Затмение сердца
Шрифт:
– Если Лёва пойдёт, и я пойду.
– Вот и познакомишь меня с ним.
– Ты хочешь с ним познакомиться?
– А что в этом странного? Интересный. Красавчик. Все наши девчонки его заметили.
– Я об этом подумаю, Ань. Ты особа видная. Лёвка может в тебя влюбиться.
– Ну, так пусть влюбится!
– Нет.
– Ты, Покровская, знаешь кто?
– Знаю, но всё же скажи.
– Ты самая настоящая собака на сене.
Пляж больше не состоялся, увы… Отменился сам собой. Резко задуло с севера, поднялась листвяная буря, листья с деревьев
Неуютно стало на лоджиях, а тем более на балконах, открытых всем ветрам. Дверь общения с Лёвой захлопнулась. И это было ужасно. Когда я с ним разговаривала, немного забывался Захар. Даже нет, не так… Захар, конечно, всегда жил в моей памяти, но тут он как бы отходил на второй план, не жил там, а существовал.
А когда без Лёвы, он всегда передо мной. В классе общаться с Кислициным не удавалось, он избегал меня, и может быть, Капитонов был тому причиной. Конечно, я не могла поверить такому счастью, что он меня ревновал.
Он как будто не хотел мешать моей личной жизни.
В школе началась рутина.
Все знают про школьную рутину. Она затягивает с головой, и дни становятся похожими друг на друга, как запятые. Одни и те же уроки, перемены, тот же класс, кабинеты, учителя, одноклассники. Иногда кажется, что изо дня в день ты одинаково мыслишь. Наверное, это потому, что не меняется окружение. Изо дня в день ни одного нового лица. Иногда ловлю себя на мысли, что боюсь отупеть. Тогда я чувствую себя полной кретинкой. Вижу, что никому неинтересна. Сижу на своём положенном месте тихо, как серая мышка, само собой, не дохлая, но и не слишком-то живая.
Во всём классе для меня было лишь одно яркое пятно. Захар любит этот синий пушистый свитер, наверное, знает, что брюнетам идёт синий цвет. Мы с ним перекидывались ничего не значащими фразами, да и то не каждый день. Как, собственно, и с Лёвой. С Лёвой, конечно, больше удавалось посудачить – соседство по парте и по лестничной площадке обязывало. Мы разговаривали по дороге в школу, да и на уроках парой фраз перекинешься. Скажешь что-то типа: «Вот, ёлки, ручка не пишет, паста кончилась». «Возьми мою», – Капитонов протягивает запасную ручку. С Лёвкой тоже особенно не пообщаешься – у него музыка на первом плане. Даже когда мы шли в школу, у него одно ухо наушником заткнуто. И когда в нашем разговоре возникала пауза, он и вторым наушником от меня отгораживался. Слушал он странную музыку – симфонии всякие. Один раз я у него наушник попросила. Мы шли и вместе слушали музыку. Это было что-то! Что-то жёлтое, как осень. И в то же время прозрачное, как лунный свет сквозь рваные ночные облака.
– Что это, Лёв? – спросила я.
– Дебюсси, лунный свет, – ответил он.
– Не шутишь? Правда, лунный свет?
– Да, – он удивлённо посмотрел на меня. – А в чём ты увидела шутку, Рябинка?
Иногда он так меня называл, и я от этого имени просто таяла.
– Дело в том, что я и подумала на этот вот свет. Лунный. Как будто луна сквозь облака пробирается. Осень, ночь, лунный свет.
– Точно! – сказал Лёва и взглянул на меня с уважением. – Ну ты даёшь! Ты – художник, Рябинка. Не удивляюсь, что ты стихи пишешь.
Да, я сообщила ему, что занимаюсь рифмоплётством. И даже прочла одно стихотворение. С балкона, когда ещё тепло было. Другому балкону понравилось.
– Так кто же я всё-таки? Художник или поэт? – я хотела ясности.
– Художник – это не только тот, кто рисует. Художник занимается любым творчеством, – Лёва остановился посреди тротуара и обвёл себя руками, – любым. Рисует, пишет стихи, музыку, строит красивый дом, вышивает икону…
Возвращаюсь домой всегда одна. Иногда с Аней Водонаевой стыкуюсь. С одноклассницами взаимно не желаю. С ними я сосуществую на грани «привет-пока-кто последний» (в столовой). Ни малейшего желания эту грань переходить.
Но мечта о дружбе у меня была. Я мечтала, чтобы подружились парни. Лёва и Захар. Чтобы болтали на переменках, обсуждали фильмы Захара, чтобы Лёва его просвещал. Капитонов знал кучу всего! Например, рассказал мне вчера, что жизнь на Земле началась с комет. Кометы, падая на Землю миллионы лет назад, занесли в безжизненный земной океан микроорганизмы. Какой-то микробчик с хвоста кометы свалился в океан: «Ой, тут тепло, хорошо» и давай плодиться! А с другой кометы – другой микроб: «Ой, мне тут тоже понравилось! Давай дружить!» Вот так мы и зародились… И что от тех же комет Земля может погибнуть. А щитом от комет нашей планете служит Юпитер.
Безумно интересно было с Лёвой общаться. Иногда я слушала его, раскрыв рот. Кислицину тоже полезно было бы послушать. Но увы… Если с другими одноклассниками Лёва более-менее разговаривал, даже с Тимкой, то с Захаром и двух слов с начала учебного года не вымолвил. Я однажды спросила, почему он Кислицина игнорирует. А Лёва спросил:
– А кто это?
И мне показалось, что он притворяется. Слишком сильно он прищурил голубые глаза. И лицо при этом стало недоброе. Что ему Захар сделал – не понимаю.
За два месяца рутины мне запомнился лишь один эпизод. Нет, вру. Два. Один связан с Лёвой, второй – с учительницей биологии. Сначала про училку, потому что хорошее следует оставлять на потом.
Мы с Лёвой остались на перемене в кабинете биологии. Дежурные открыли форточки, но мы не вышли в рекреацию, а остановились у стенного шкафа. Там с краю полки за стеклом лежали плоские морские раковины, и Лёва показывал на ту, которая была похожа на раскрытую ладонь.
– Знаешь, в тундре я нашёл камень вот с таким отпечатком. Точно таким.
– Значит, в тундре раньше бушевало море? – догадалась я. – И твой предок плавал рядом с морскими коровами?
Лёвка засмеялся.
– Вряд ли. Мой предок – если о недалёких предках говорить, приехал в Воркуту не по своей воле.
– Он был репрессирован?
– Да.
– А чего же потом не уехал?
– Это длинная и запутанная история. Потом как-нибудь расскажу.
– Хорошо. Не забудь, ага? Мне интересно узнавать про тебя.
– Это чем же я такую честь заслужил, сударыня?