Затмение
Шрифт:
— Чего, по твоему мнению, я сейчас лишен. Ну спасибо тебе.
— Росс, не подначивай меня. Мне жаль, если мои слова тебе неприятны. Конечно же, я соглашусь со всем, что ты считаешь лучшим для себя. Но у каждого человека есть свое место в этом мире, и твое место — в том, чтобы стать кем-то в этом роде. Ты — сквайр по праву рождения, а право — то, чем сквайры обычно занимаются. Мне грустно оттого, что тебе пришлось отказаться.
— Ты была бы лучшего обо мне мнения, будь я старым, толстым и вонючим распутником с распухшей печенкой, как твой постельный дружок Хью Бодруган, который напивается до упаду
— Нет, Росс, это не так. И ты знаешь, что я говорила совсем о другом. И ты также знаешь, что Хью Бодруган никогда не был моим постельным дружком. И мои юбки никогда не попадались ему под руку.
— Ты хочешь, чтобы я был лицемером и вилял хвостом перед людьми, у которых есть власть, дабы и мне немножко перепало? Чтобы я мог расхаживать с важным видом и радоваться в своей маленькой навозной кучке? Ты хотела бы, чтоб я был напыщенным и надменным человеком с раздутым самомнением? Который мнит себя маленьким божеством, отправляющим правосудие над другими, менее достойными людишками? Ты хотела бы...
— Росс, пожалуйста, расстегни эту пуговицу. Я целый день в блузке, как в тисках. Думаю... скорее всего, я не смогу больше ее носить. Только после ноября.
Он посмотрел на ее шею и пряди волос, струящиеся по бледной коже. Расстегнув три пуговицы, отвернулся, не в силах сдержать раздражение. Они молча разделись и легли в постель. Росс затушил две свечи, оставив одну зажженной. Дым струйкой вился вверх, словно локоны ее волос. Он попытался подавить в себе ничем не оправданную обиду.
— Так значит, ты считаешь, что я поступил неправильно, — сказал он.
— Разве я могу сказать такое? Разве может быть неправильным то, что для тебя единственно правильное?
Росс не сказал ей, кого вероятнее всего назначат на его место.
— Прекрасный был приём, — сказала она. — Но тот француз...
— В следующем году Ральф-Аллен Дэниэлл должен стать шерифом Корнуолла. Ты слышала об этом за обедом?
— Нет. Что это значит? Звучит впечатляюще.
— Видимо, они нас проверяли. Смотрели, умеешь ли ты себя вести и не ношу ли я трёхцветный галстук. Между прочим, лорд Валлеторт — сын лорда-наместника, старого Маунт-Эджкомба. Тебе он понравился?
— Я почти не говорила с ним. Мне понравилась его жена. Если это высшее общество, тогда я думаю, оно мне понравилось. Это лучше того, что я видела раньше.
— Да, это разрядом намного выше, чем бал в зале Собраний. Это тот уровень, на котором обладание деньгами оправдывает себя, их обладатель становится вежливым, культурным, изысканным и элегантным. Когда это случается, думаю, нет в мире общества лучше.
— Я надеюсь.
— На что?
— На то, что когда-нибудь мы снова туда попадем.
— Не думаю, что мой отказ от должности расположит их ко мне. Те, с кем мы сегодня познакомились, прогрессивные люди, которые в лучшие времена были бы реформаторами. Они гордятся открытостью своего ума. Однако я подозреваю, что в эти трудные времена даже они будут склоняться к тому, чтобы считать несогласных с ними врагами. Такая тенденция появляется во время кризиса и войны. Сейчас поместное дворянство
— Ох, что ж ... — Демельза философски пожала плечами. — У нас есть столько всего, за что мы должны быть благодарны. Неважно. Ты взял список покупок на завтра?
— Да, он длиной в фут.
— Хорошо. Тогда давай подумаем об этом. Спокойной ночи, Росс.
— Спокойной ночи.
Он задул последнюю свечу. Только свет из коридора косо пробивался из-под кособокой двери. Снизу слышался гул голосов, иногда перебиваемый криками из пивной. Они тихо лежали, думая каждый о своём. И оба понимали: уже неважно, сколько всего они накупят завтра и насколько широко разгуляются. События сегодняшнего дня лишили их удовольствия от предстоящих покупок.
Глава девятая
Джордж получил приглашение в сентябре и с должной задержкой ответил, что будет рад принять назначение от имени лорда-канцлера.
Он давно надеялся на что-то вроде этого, но думал, что, скорее всего, придется подождать кончины Хораса Тренеглоса или Рэя Пенвенена. Он жил в Тренвите всего год и к тому же не являлся постоянным его обитателем. При этом он нарочно пробыл здесь дольше, чем требовалось. Ему хотелось стать своим среди местных жителей. Однако часто ему казалось, что здесь его не любят, в особенности такие как Бодруганы и Тревонансы. Это назначение было важным свидетельством того, что все-таки он добился признания. Деньги сделали свое дело. Скоро деньги будут говорить о человеке больше, чем его происхождение.
Это назначение было вдвойне приятно еще и потому, что три года назад отец безуспешно пытался выдвинуть его на пост члена городского совета Труро. Его отец являлся очень важной фигурой в городе — член городского совета и судья в одном лице. К тому же он был преданным и красноречивым сторонником виконта Фалмута — готовым на всё, что бы ни задумал сей джентльмен. Но когда при выдвижении всплыло имя Джорджа, его светлость предоставил эту возможность кому-то другому, так уж вышло.
Как бы Уорлегганы ни старались понравиться Боскауэнам, последние никогда не угодничали в ответ. Причина ясна как день, хотя Уорлегганы осознавали ее лишь наполовину. Лорд Фалмут контролировал город и местное самоуправление. Будучи аристократом с бескрайними земельными владениями, он привык к почтительному отношению со стороны таких людей, как Хик и Кардью, включая всех остальных членов городского совета.
Эти люди не осмеливались претендовать на дружбу. Но как же непросто внушить чувство столь же трепетного уважения и поклонения человеку с пятьюстами акрами земли и поместьем, не уступающим по размерам Треготану, огромным домом в Труро и столь солидными долями в банковских, плавильных и шахтерских предприятиях, что его можно было считать богатейшим человеком в целом графстве. И потому лорд Фалмут решил, что одного Уорлеггана в органах управления будет пока достаточно.
И этот успех здесь, где среди старейших семейств царили предрассудки и обособленность, был знаменательным достижением. Для этого Джорджу даже не пришлось использовать свою финансовую власть в Труро. Как же это назначение грело ему душу!