Затмение
Шрифт:
Глаза Морвенны сверкнули причудливым блеском, как показалось Элизабет. Возможно, это обман зрения, вызванный свечой.
Она ответила:
— Может быть, когда-нибудь. Следующим летом. Но сейчас, когда дни стали короче и есть опасность сильных приливов, я чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы вы в этом году не ходили больше на тот пляж.
— Мы очень осторожны.
— Я бы предпочла, чтобы для подобной осторожности не было причин.
— Хорошо, Элизабет. Джеффри Чарльз будет крайне разочарован, но, конечно, мы сделаем, как вы скажете.
Что-то в словах Морвенны не вязалось с ее обычным спокойным голосом, в них чувствовался некий вызов. Чуткая Элизабет это уловила, но пока решила не придавать
Морвенна вернулась к шитью.
Жутковатый и волшебный, вот как можно было описать этот день. В десять они встретились с Дрейком, который как-то смог улизнуть с работы. Прекрасное утро и тучи на горизонте, обещающие дождь после обеда. Прогулка в милю длиной. Ноги утопают в сверкающем желтом песке, настолько мягком после прилива, что далеко за спиной остается дорожка глубоких следов. Джеффри Чарльз носится у воды, которая щекочет его босые пятки, и хохочет от восторга. Юноша и девушка не торопясь идут и разговаривают, смеются над Джеффри Чарльзом, словно наконец нашли общий предлог выразить радость от ощущения жизни и друг от друга. Море едва успело отступить из огромных пещер, к которым они направлялись, и капли все еще струились по стенам, а вход преграждал широкий залив. Джеффри Чарльз подтянул панталоны как смог — и вовсю шлепал по воде, а Дрейк предложил перенести Морвенну. Она отказалась. Вместо этого она зашла за камни, сняла ботинки и чулки, и, приподняв подол, прошла по колено в обжигающе холодной воде. Несколько гнилушек — и готов огонек, дымят свечи на старых шахтерских шляпах, которые захватил Дрейк. По скользким водорослям, мимо коряг и мусора, нанесенного сюда приливом, они шли все дальше и дальше вглубь пещеры и слышали эхо. Морвенна всегда боялась замкнутых пространств, и эта пещера не стала исключением. Ее пугал и пенный прибой, ревущий совсем близко, и коварный прилив, который мог внезапно нагрянуть и отрезать их от выхода.
Но эти страхи только подогревали интерес и совсем не мешали, ведь их можно было разделить с кем-то, особенно с Дрейком. В минуты здравомыслия она не могла принять подобное положение вещей и мириться со своей симпатией к этому молодому грубоватому плотнику; но ничто, ни разница в происхождении, ни религия, не могли ей помешать искренне наслаждаться этим утром.
Элизабет что-то сказала.
— Извините, я замечталась. Простите.
— С наступлением осени я не рекомендую вам далеко уходить, даже в сопровождении Кейгуина. Деревенские жители чтут закон, и, в любом случае, они знают и уважают вас. Но урожай нынче выдался плохой, а это приведет к еще большей нищете и беспорядкам. Чем дальше вы уходите, тем больше шансов нарваться на неприятности. Вообще с наступлением плохой погоды лучше вам не выходить с Джеффри Чарльзом за пределы наших земель, так безопаснее. Помните, что для него это первый год относительной свободы, и мы не должны заходить в этом слишком далеко.
Этим утром они определенно не зашли слишком далеко, хотя осмотром пещер дело не ограничилось. Когда они вышли из пещеры, солнце нещадно палило, а с севера на синее полуденное небо наползала цепочка угольно-черных туч. Дрейк сбросил рубаху и в одних штанах нырнул в высокие волны, с грохотом бьющиеся о песчаный берег. Не желая отставать, Джеффри Чарльз скинул с себя всю одежду вопреки протестам Морвенны и припустил к морю нагишом. Морвенна подошла к кромке воды и глядела на них, а вокруг ее ног пузырилась пена. Затем они лежали за скалой и обсыхали под обжигающим солнцем. Приличия ради Джеффри Чарльз прикрылся нижней сорочкой. Зашли ли они слишком далеко? Неужели это восхитительное удовольствие — нечто плохое и запретное?..
— Морвенна! — резко окликнула ее Элизабет.
— Я правда
— Как я говорила, надеюсь, что во время моего отсутствия вы будете налегать с мальчиком на учебу. Через год-другой мистер Уорлегган намерен отправить его в школу, возможно, в Бристоль, или даже в Лондон. Поэтому сейчас ему необходимо отнестись к занятиям со всем вниманием, особенно к латыни.
— Я сделаю все возможное для того, чтобы он занимался, — ответила Морвенна.
Уилл Нэнфан был крупным мужчиной с довольно редкими и седеющими русыми волосами. Он держал несколько овец на своем небольшом земельном участке и этим да еще кое-какими занятиями с трудом зарабатывал себе на жизнь. Он приходился дядей Джинни Картер и мужем высокой блондинке Шар, которую как-то возжелал Джуд Пэйнтер. Однажды вечером Уилл пришел к Россу рассказать об одном человеке, с которым познакомился в Роскофе — некоем Жаке Клиссоне. Этот торговец ездил по полуострову и скупал кружево и шелковые перчатки, после чего привозил их в порт на продажу англичанам.
Нэнфан сказал, что этот человек как никто другой из тех, кто готов открывать рот за деньги, в курсе всех дел. Если верить Клиссону, шесть-семь сотен англичан сидели в Брестской тюрьме, еще несколько — в Понтиви и Ла-Форсе, но пока основная часть находилась в местечке под названием Кемпер, хотя на заумном французском это произносится как К-у-и-м-п-е-р. Там находилось три-четыре тысячи англичан всех родов и званий, женщин и детей, моряков торгового флота, матросов, офицеров, больных и здоровых — в одном огромном женском монастыре, переделанном под тюрьму. Судя по карте Тренкрома, которую Нэнфан захватил с собой, Кемпер находился всего в нескольких милях от бухты Одьер, где затонул «Тревейл», так что всё указывало на то, что если хоть кто-то выжил — их точно забрали туда.
Нэнфан спросил Клиссона, какую информацию тот сможет добыть о названиях кораблей и узниках — в особенности офицерах, и предложил пятьдесят гиней за полный список имен офицеров, спасенных с «Тревейла», если такие были. Клиссон ответил, что сделает всё возможное, но это очень опасно и, скорее всего, займет немало времени.
Росс поднял глаза от карты и выпрямился.
— Этот человек сказал хоть что-нибудь о том, как там обращаются с пленными?
— Не очень хорошо. Плохо, если честно. Жак говорит, там всем заведует всякий сброд, а не нормальные люди. От таких приличий не дождешься.
— Как ты встретишься с Клиссоном, если дата следующего рейса еще не определена?
— Раз в неделю он бывает в Роскофе. С четверга до понедельника ездит за товаром. В понедельник возвращается домой верхом с вьючной кобылой и товаром, купленным для англичан.
— Он говорит по-английски?
— О да. Иначе я б его не понял.
— В детстве я немного выучился французскому, Уилл, когда пару раз плавал с отцом. Но сейчас не уверен, знаю ли хоть слово. Ты помнишь моего отца?
— О да, сэр, — улыбнулся Нэнфан. — Я хорошо его помню. Помню, как видел и вашу мать однажды, хоть и было это давненько, я тогда был совсем мальцом. Она ехала верхом рядом с вашим отцом. Такая высокая. И худая, как... ну, в общем, худая, с длинными темными волосами.
— Да, — ответил Росс. — Да, у нее были длинные темные волосы...
На мгновение он снова превратился в девятилетнего мальчика, переживающего всю боль и тяготы болезни матери. Это был беспросветный мрак: рыдающая женщина, мази, бальзамы и торопливые шаги. Страдания, гнетущие запахи, старая сиделка и бледное как полотно лицо отца. Дым отбрасывал тень, а тенью была сама смерть. Он поморгал и выбросил этот образ из головы. С тех пор прошло уже двадцать пять лет, у него прекрасная жена и ребенок, а разъедающий всё и вся червь покинул этот дом.