Завеса

Баух Эфраим Ицхокович

Прошло почти пять месяцев. И в марте пятьдесят седьмого «этот Бен-Гурион», которого глубоко религиозные бнейбраковцы чуточку зауважали за то, что он вернул евреям гору Синай, на которой Святой, благословенно имя Его, даровал пророку Моисею Тору, чуть не плача, выступил в кабинете министров. Радио разнесло по всему окружающему пространству знакомый дискант: «Я тот человек, который отдал молодым людям приказ идти сражаться не на жизнь, а на смерть, теперь вынужден им объяснить, почему мы должны отступить».

Час от часу не легче. Какой-то псих по имени Моше Двейк сумел пробраться в Кнессет и швырнуть гранату, ранив Бен-Гуриона, Голду Меир и других членов правительства.

Юноша

Берг в эти дни был как-то далек от всего этого, витал в воздухе, вернее, готовился к своей свадьбе. Предвкушался большой праздник в среде брацлавских хасидов.

Бней-Брак превращался в единый двор.

Жители взирали с кровель, с балконов, из окон.

Отдельно сидели женщины. Почтенные раввины и их молодые последователи, возглавляемые Бергом-отцом, читали благословения жениху и невесте под свадебным балдахином. Сладкое благословенное вино вкушали молодые, а за ними и все остальные.

И тут вступали в дело клейзмеры в традиционных картузах и жилетках – кларнет, флейта, скрипка, контрабас. Песни же рабби Нахмана знали все, от мала до велика.

Хасиды Брацлава ни на миг не забывали завет своего великого учителя: мелодия – основа мироздания и высшая форма служения Богу. Тяжек удел человека, но, главное, не бояться, ибо, как завещал в песне рабби Нахман, «Великий завет – жить в радости» – «Мицва гдола лихьет бесимха». Плясали до поздней ночи, носили на плечах жениха и невесту.

Затем наступили будни. Жена Малка ждала первого ребенка. Пришло время зарабатывать на жизнь.

Не юноша, но муж Берг пошел работать подручным в мастерскую к Вайсфишу, который чинил всему Бней-Браку утюги, пишущие машинки, арифмометры, замки, примусы, керогазы. Запах машинного масла – генетический запах таких мастерских тех лет, не выветривался из давным-давно не обновляемых известкой, закоптелых стен.

Сам в чем-то похожий на эти стены, в ермолке, со следами масла, ибо он пальцами катал ее со лба на затылок и обратно, худой, с огромным кривым носом, Вайсфиш, казалось, сошел с карикатуры на еврея из какого-нибудь антисемитского журнала. Но самым выдающимся в его несколько змеином облике были огромные оттопыренные уши – настоящие локаторы, делавшие его похожим на огромную летучую мышь.

Все это бросалось в глаза до того мига, как он открывал рот. Работал он быстро, ловко и беспрерывно философствовал, как бы с самим собой, даже не глядя на Берга, который с первого дня ошеломленно, в испуге, слушал нечто такое, что совпадало с его собственными мыслями, от которых он пытался бежать ночами после уроков, даваемых отцом ученикам.

Вайсфиш не то, что бы говорил, а как бы бормотал, иногда подпевал себе, нередко держа в зубах какие-то шурупы, вдруг переходил на английский, которым владел в совершенстве, ибо родился в Англии, заставляя Берга напрягаться, чтобы ничего не пропустить из того, что в словах Вайсфиша казалось ему чрезвычайно важным. Переспрашивать он просто не осмеливался.

«Вай-вай-вай, – напевал себе под нос Вайсфиш, – как же он прав, этот немчура Шопенгауэр, да-да, в мире господствует ад, скепсис, уныние, упадок духа. Но, говорю я, есть лишь одна великая радость и душевный подъем – вера. Только за то, что ваш рабби Нахман провозгласил, что – главное, не бояться, надо его уважать, но не боготворить. Святой, благословенно имя Его, у нас один, и Он во всей своей бесконечной сущности что? – Свободная воля. И Он ее никому не навязывает даже тогда, когда говорит Моисею: «Иди и скажи народу Израиля…» Велик Моисей, но он тоже человек. Вот он всего лишь на шаг отдалился от Святого, благословенно имя Его, и уже начал терять Божественное чувство свободы воли, которое ощущал вблизи

Него. Вай-вай-вай, Всевышний по-иному не может: не дать человеку свободу воли и выбора. Человек же быстро впадает в ярость, начинает давить на слабых, которых – большинство. Видишь, как получается: Святой, благословенно имя Его, наделил человека уймой эмоций, импульсов, которые уже сами по себе враждебны свободной воле. Можно ли сегодня отличить свободный порыв от диктата? Это превратилось в страшный бич для мира. Параноики одержимы манией преследования, ибо обрели невероятную власть и боятся ее потерять. Они стали царями, деспотами, диктаторами, а, по сути, палачами. Они убивают миллионы ни в чем не повинных людей.

– Но в этом же не виноват Святой, благословенно имя Его?!

– Конечно же, нет. Он ведь ввел в мир покаяние. Человек по злой натуре своей сопротивляется покаянию, но это его изводит. Совесть мучительна, как муки ада. Так что не все потеряно. По правде, только благодаря сжигающей душу совести и покаянию, человечество еще не отправило весь наш «дивный мир», по выражению английского писателя Олдоса Хаксли, на тот свет.

– Святой, благословенно имя Его, спасет этот мир.

– Ты, верно, уже обратил внимание, что я не щедр на похвалу, льстить тебе не собираюсь, но скажу, у тебя, молодой человек, незаурядные способности. У меня на это глаз наметанный. Вот, всего лишь месяц назад я научил тебя передвигать шахматные фигуры. Ну, дал несколько книжечек с разбором партий. Теперь ты меня обыгрываешь без труда. Ты считаешь это делом обычным так запросто рассчитывать наперед пять-шесть ходов?

– Я не считал.

– Еще бы. Ты просто не замечаешь этого. Но, дружище, душа у тебя наивна, как у младенца. И все же, можешь ли ты себе представить, что Святой, благословенно имя Его, однажды излил свой гнев на мир людей, наслал всемирный потоп. И это не было внезапным Его решением. За сто двадцать лет до этого Ной стал строить ковчег, чтобы люди спрашивали его, зачем он это делает, а он бы отвечал: Святой, благословенно имя Его, нашлет на вас потоп за все ваши преступления. Поверил ли кто-то, исправился ли кто-то? Сам-то Ной не очень верил и зашел в ковчег лишь тогда, когда начался сильнейший ливень. Вошел в полдень, ибо окружающие его говорили: «Увидим, что Ной входит, убьем его и разрушим ковчег». Святой, благословенно имя Его, приказал: «Войди. Поглядим, чьи слова сбудутся». Так вот. Ну, и что? После этого мир стал еще хуже. И тогда Он решил отгородиться от мира сего, опустил между Собой и миром Завесу, как говорится, до лучших времен. Тебе, естественно, такое в голову не приходило. Слышал ли ты такое имя – Мартин Бубер?

– Конечно. Это философ. Но его запрещено читать.

– Кто это запретил? А, понятно, твой отец. Еще бы, он же «адмор» – господин, учитель и раввин. Он-то уж точно знает, что можно, а что нельзя, что – зло, а что – благо. Но ведь мудрецы наши, благословенной памяти, говорили «благими намерениями вымощена дорога в преисподнюю».

Ладно, извини. Пора молиться.

Они вставали лицом к одной из стен. Начертанный на ней Вайсфишем знак указывал точно направление на Храмовую гору в Иерусалиме.

Затем Вайсфиш поковырялся в подсобке, которая чудилась Бергу не складом, а кладом. Вынес книжку Бубера «Рассказы рабби Нахмана».

– Читать будешь здесь. Увеличу тебе время на обед. Ты, конечно же, знаешь, что рабби Нахман считал себя продолжателем великих Баал Шем-Това, рабби Шимона Бар-Йохая, написавшего святую книгу «Зоар», и рабби Ицхака Лурия, их-то ты читал?

– Отец не советует их читать.

– Погоди. Но сам-то он их, верно, не просто читает, а изучает. Не так ли?

– Так.