Завещание господина де Шовелена
Шрифт:
— Затем, что вы человек с хорошим вкусом, черт побери!
— Я предпочел бы его не видеть.
— Вот как! Почему же?
— Потому что тогда, по крайней мере, я мог бы отрицать его существование.
— Что это значит?
— Государь, королевская корона в руках амуров помещена неудачно, — ответил маркиз с глубоким поклоном.
Госпожа Дюбарри побагровела от гнева. Смущенный король сделал вид, что не понял.
— Как так! Наоборот, эти амуры восхитительны, — сказал Людовик XV, — они держат корону с несравненной грацией. Посмотрите на их маленькие ручки, как они округлены; разве не кажется, что они несут гирлянду цветов?
— Это и есть их настоящее занятие, государь: амуры только на это и пригодны.
— Амуры пригодны на все, господин де Шовелен, — сказала графиня, — когда-то вы в этом не сомневались, но в вашем возрасте уже не вспоминают о таких вещах.
— Без сомнения; вспоминать об этом подобает молодым людям вроде меня, — со смехом сказал король. — Ладно, словом, зеркало вам не нравится.
— Не зеркало, государь.
— Но что же тогда? Уж не очаровательное ли лицо, которое в нем отражается? Черт возьми! Вы разборчивы, маркиз!
— Напротив, никто не относится с более истинным почитанием к красоте госпожи графини.
— Но, — нетерпеливо спросила г-жа Дюбарри, — если это не зеркало и не лицо, которое оно отражает, то что же вам не нравится? Скажите!
— Место, где оно находится.
— Наоборот, разве оно не чудесно выглядит на этом туалетном столике, тоже подаренном его величеством?
— Оно лучше выглядело бы в другом месте.
— Да где же? Вы меня просто из терпения выводите, мы никогда вас таким не видели.
— Оно лучше выглядело бы у госпожи дофины, сударыня.
— Как?
— Да, корона с лилиями может венчать лишь голову той, кто была, есть или будет королевой Франции.
Глаза г-жи Дюбарри метали молнии. Король скорчил страшную гримасу. Затем, поднявшись, он сказал:
— Вы правы, маркиз де Шовелен, вы больны, ваш рассудок расстроен. Отправляйтесь отдыхать в Гробуа, раз вам плохо с нами; ступайте, маркиз, ступайте.
Господин де Шовелен вместо ответа поклонился, вышел из кабинета пятясь, как выходил бы из парадных апартаментов Версаля, и, строго соблюдая этикет, запрещающий кланяться кому бы то ни было в присутствии короля, скрылся, даже не взглянув на графиню.
Графиня кусала ногти от ярости; король попытался ее успокоить.
— Бедный Шовелен, — сказал он, — ему, наверно, приснился такой же сон, как и мне. И в самом деле, все эти вольнодумцы гибнут от первого же удара, когда черный ангел коснется их своим крылом. Шовелен на десять лет моложе меня, но считаю, что я стою больше, чем он.
— О да, государь, вы стоите больше их всех! Вы умнее, чем ваши министры, и моложе, чем ваши дети.
Король расцвел от этого последнего комплимента, который он и постарался заслужить, вопреки совету Ламартиньера.
VII. МОНАХ, НАСТАВНИК, УПРАВЛЯЮЩИЙ
На Другой день после того, как король позволил г-ну де Шовелену удалиться в свои владения, маркиза, его жена, прогуливалась в парке Гробуа со своими детьми и их наставником.
Святая и благородная женщина, забытая в тени этих больших дубов развращенностью, уже полвека пожиравшей Францию, г-жа де Шовелен сохранила для себя Бога, который ее благословлял, своих детей, которые ее любили, своих вассалов, которые ее боготворили.
Взамен она могла лишь отдать Богу свои молитвы, детям — свою любовь, ближнему — милосердие.
Всегда занятая тем, что занимало ее мужа, она мыслью следовала за ним по шумной сцене двора, подобно тому как жена моряка следует сердцем за бедным мореплавателем, затерянным в туманах и бурях.
Маркиз нежно любил свою жену. Став придворным и любимцем короля, он никогда не рисковал в этой игре, что вечно ведут государи против своих фаворитов, последней ставкой — счастьем домашней жизни, чистой и высокой любовью, которой он улыбался издали. Как мореплаватель, только что упомянутый нами, он искал взглядом эту семейную любовь, как потерпевший крушение отыскивает маяк. Он надеялся после шторма согреться у всегда жаркого, всегда радостного очага своего дома.
К чести г-на де Шовелена, он никогда не принуждал маркизу переехать в Версаль.
Благочестивая женщина подчинилась бы: она пожертвовала бы собой.
Но маркиз заговорил об этом один-единственный раз.
При первом же проблеске досады, мелькнувшем в глазах жены, он отказался от своего намерения. И не потому, что, как говорили злые языки, г-н де Шовелен боялся нравоучений своей жены: любой распутник, любой придворный, пресмыкающийся перед наложницей или перед монархом, находит в себе достаточно храбрости, чтобы властвовать над своей женой и поучать своих детей.
Нет, г-н де Шовелен оставил маркизу наедине с ее святыми мыслями.
— Я, — говорил он, — заслужил достаточно арпанов земли в аду; пусть добрая маркиза добудет мне несколько дюймов лазури на небе.
Отныне он появлялся в Гробуа раз в год, в день святого Андрея; жена в этот день устраивала ему праздник.
Ритуал был неизменным: г-н де Шовелен обнимал своих детей в два часа дня, обедал вместе со всеми, в шесть часов садился в карету и успевал появиться при отходе короля ко сну.
Вот уже четыре года он поступал именно так. За четыре года губы его четырежды касались руки маркизы. В первый год сыновья приезжали к нему в Версаль со своим наставником.
Господин де Шовелен доверил жене заботу о воспитании детей. Аббат В***, человек молодой и ученый (он не получил сана, но его, однако, из учтивости называли аббатом), ревностно помогал маркизе в ее усилиях, отдавая все свое время и все свое сердце этим детям, которых покинул отец.
Жизнь в Гробуа была тихой. Маркиза делила свое время между делами имения, порученного старому управляющему по имени Бонбонн, соблюдением строгого благочестия (здесь ее рвение направлялось умелым наставником отцом Деларом, монахом-камальдульцем) и воспитанием двоих детей, которые обещали достойно носить имя, прославленное большими заслугами перед государством.