Завещание лейтенанта
Шрифт:
На предостережение солдата не обратили внимания, лишь Николай чуть подался в сторону, но спохватившись, что его маневр примут за трусость, занял прежнее место. Здесь давно не боялись смерти и не бравировали смелостью. Между тем Острено продолжил:
– Сию же минуту, господин унтер-офицер, вместе с Чайковским, – кивнул в сторону средних лет прапорщика, стоявшего особняком, в выцветшей некогда красной рубахе. – Значит, направитесь в распоряжение штаба, в корабельную слободку. Найдете интендантского комиссара и передадите ему список убитых и раненых.
Посмотрев вокруг, обратился к стоящему рядом Чайковскому:
– Якуб Владиславович, списки раненых, оставшихся по доброй воле на позиции, приготовлены?
Прапорщик поначалу замялся, но обменявшись взглядами с Острено, бодро доложил:
– Раненых на позиции человек пятнадцать, из них три офицера [24] .
Чайковский
24
Раненым солдатам, оставшимся на позиции, давалось до трех рублей серебром, а офицеры представлялись к награде.
25
Земляное закрытие для орудий батарей с фланга.
По открытой местности, двигаясь по склону холма, следовало пройти порядка двух километров. Внезапно, сначала на середине кургана, а потом и в стороне их батареи начали рваться ядра. Канонада осадных орудий с каждой минутой усиливалась. Зловещий гул приближался с неминуемой очевидностью, как грозовое облако. Перекрикивая их вой, прапорщик предложил:
– Давайте вернемся, иначе через пять минут нас накроет.
Множество взрывов по курсу их движения, в корабельной слободке, подняли тучу пепельной пыли. Противник, казалось, решил расстрелять весь боезапас. Уговаривать Николая не пришлось. Посыльные поспешно вернулись под укрытие своей батареи, нырнув в землянку. Прошло некоторое время, пока глаза привыкли к темноте. Теснота усиливала жару. Солдаты, приспосабливаясь к духоте, снимали верхнюю одежду. Разноцветье рубах, запах пота и мочи, казалось, усиливался с каждой порцией разрывов.
Постепенно батарейцы разговорились. Слова и возгласы, смех над шутками вытеснили напряжение. Наконец случилось то, чего боялся Николай: их заметил Острено.
– Не донесли наградные? – спросил он прапорщика. Не дожидаясь ответа, повернулся к затуманенному от пыли выходу землянки, со злостью выкрикнул: – Значит, сегодня праздник у тыловых комиссаров! [26] Каждый покойник для них новая прибыль, посему, господа солдаты, матросы и офицеры, приказываю всем оставаться живыми, дабы не кормить «пиявок».
26
Обеспечение армия осуществлялось двумя способами. Первый – гражданскими подрядчиками. Проводились торги, где выбиралась частная компания на условиях, выгодных для казны. Второй способ – комиссионерский, реализовывался специально назначенным для того чиновником (комиссионером). Для него устанавливались пороговые цены, выше которых он не имел права делать закупки. Цена товара, а не его качество, была основным условием для его приобретения комиссионером, который получал 10 % от сэкономленной суммы. Чиновник, производящий закупки для войск, не подчинялся военным тыловикам и всю разницу между рыночной ценой и заплаченной за товар присваивал себе.
Шутка оказалась хорошо понятной и вызвала громкий хохот. Дымов видел, как командира батареи подчиненные уважают за отсутствие высокомерия и честность. Чувствовалось, Острено любит во всем порядок. Казалось, попроси, и приход смерти рассчитает. Комиссары знали эти его качества и побаивались его. Воровали интенданты поголовно, да еще пустили в свое оправдание шутку: «Чем солдат голоднее, тем злее».
Разрывы прекратились, но времени на отдых на войне не запланируешь. Глухо застучала дробь тревожных барабанов, предупреждающих о наступлении противника.
Батарейцы, как один, повыскакивали из укрытия. Опытные воины не нуждались в командах и приказах начальников. Каждый знал свое место в бою. Николай некоторое время растерянно наблюдал за сосредоточенной работой артиллеристов. Выстрел первого, затем второго, третьего, четвертого орудий привел его в чувство. Бросился туда, где нуждались в командире.
В эту самую минуту, когда готов был инстинктивно спрятаться за каменную насыпь, Николай свалился от взрывной волны. Она не оглушила и даже не испугала. Мозг стал еще четче воспринимать происходящее. Рядом лежал солдат с развороченным до крови лицом, рука валялась неестественно далеко от туловища. Дымов инстинктивно пошевелил всеми пальцами, убедившись в их целостности. Боялся остаться без руки. Перед ним наклонился тот самый седой солдат, рассказывавший историю Малахова кургана. Их взгляды на секунду встретились. Николай увидел одобрение и усилием воли сделал попытку подняться. Стало стыдно за испытанный страх. Обидно за упущенный случай геройства, о котором все это время только и мечтал. Он не мог знать о негласном правиле оборонцев-севастопольцев – не нагибаться при звуке летящего снаряда – и того, что завел эту традицию сам Нахимов. А старый солдат всего лишь хотел убедиться, жив ли он. Дымов поднялся, с трудом опираясь на раненую ногу. Прямо перед ним возникло темно-синее пятно, впереди которого блестел на солнце штык. Представил, как острие войдет в его сердце. Как раз в то место, где его любовь к Лизе. Он не мог позволить так просто ее убить! Схватил попавшийся под руку предмет. Не ощущая его тяжести, с размаху ударил им по штыку французского пехотинца. Картуз [27] послужил ему дубинкой.
27
Картуз – мешочек цилиндрической формы, в котором хранится порох.
Увидел, как от первого удара штык наклонился к земле и прочертил возле его раненой ноги полумесяц. Вторым ударом Николай метился в огромную голову солдата. Попал опять по ружью, которое легко упало на землю. Француз немедля освободившимися руками вцепился в его горло. Николай всеми силами старался удержаться на ногах, но шансов оставалось все меньше. Враг был выше, мощнее, а удар тяжелым картузом не причинил ему вреда. Неожиданно сила его рук ослабла. Противник медленно опустился на землю. Рядом стоял прапорщик Чайковский, с окровавленной саблей, оскалив широкие лошадиные зубы.
Дымов очнулся от сладковатого запаха. Телега, в которой он лежал, стояла рядом с широкой ямой. Вместе с другими ранеными Николай наблюдал, как приготовленных к погребению в братской могиле обходили священник и с десяток солдат похоронной команды. То были артиллеристы. Молодой человек знал: по негласному правилу хоронить старались по родам войск. Уложив на дно могилы человек с двадцать, побросали на трупы севастопольской известки. Затем еще партию покойников. И так несколько рядов. Николай, досчитав до семидесяти, бросил пустое занятие. Воспаленный мозг нагромождал конструкции, одна сумасшедшей дугой.
«За войну им всем платили деньги, поощряли льготами и наградами. Месяц службы в Севастополе засчитывался за три! В могиле почести ни к чему. Зачем придумали звания, призы, поощрения? Зачем дурацкие искусственные различия между людьми? Людей хоронят, как укладывают бревна в поленнице», – в нервном бессилии протестовал Дымов, наблюдая за солдатами, от жары и пыли похожими на ободранных одичавших псов.
Без сознания его вместе с другими ранеными довезли до перевязочного пункта. Пришел в себя от резкой боли в ноге. Испугался именно за ее сохранность. Лежа на животе, увидел перед собой отрезанную кость с обвисшей желтой кожей, похожей на старую бумагу. От безысходности вцепился зубами в кисть руки, громко заплакал. Не мог смириться с потерей ноги в первом же бою. Получалось, молился за сохранность руки, а оторвало ногу. Слишком слабое утешение для восемнадцатилетнего человека. Обреченно открыл глаза, но не смог заставить себя смотреть на то, что осталось от некогда здоровой части тела. Чувствовал левую, шевеля пальцами. Правая нестерпимо болела. Свет заслонило бородатое лицо мужчины. По белой повязке на его голове Дымов понял, что перед ним доктор. На английском языке тот спросил его имя. Николай покорно назвал себя. Врач поднес к его пересохшим губам холодную кружку. Николай не раздумывая выпил. Оказалось— водка, горечь которой совсем не ощущалась.