Завещание ночи
Шрифт:
— Я заеду к нему в час, — буркнул Хейзингер. — Вернемся к договору. Вы и ваши люди попытаетесь обнаружить византийскую фелуку в том месте, которое указано на карте. Глубины там не слишком большие, метров тридцать-тридцать пять. Для опытных аквалангистов не должно представлять труда.
— Вы когда-нибудь погружались на тридцать метров? — спросил я. — Ладно, это риторический вопрос. Допустим, мы находим фелуку.
— На этом этапе операции вы ныряете с борта «Инфанты». Когда судно будет обнаружено, я фрахтую в Пафосе старое рыболовецкий сейнер, на котором можно установить лебедки. Вы перегружаете все, что находите внизу в корзины, потом мы поднимаем это наверх. Технически не очень сложно.
Очевидно было, что Хейзингер никогда в жизни не только не нырял на тридцатиметровую
— Я предполагаю провести основные работы за два сезона. Ваш гонорар в любом случае покроет расходы на эксплуатацию оборудования и отсутствие в центре двух инструкторов. Что же касается приза…
Призом мы с самого начала условились называть то, что хранилось на борту затонувшего судна. С самого начала — то есть с марта этого года, когда Хейзингер откликнулся на мое послание. Я написал Хейзингеру, что слышал о его интересе к подводной археологии Кипра от доктора Стефаниоса, постоянного клиента моего компаньона Аристида. По образованию я историк, писал я, с некоторым опытом археологических раскопок, а вот теперь профессионально занимаюсь дайвингом. И — какое совпадение — именно на Кипре. Почему бы нам не объединить наши усилия?
Хейзингер откликнулся сразу. Первый ответ был довольно формальным — дорогой сэр, весьма признателен за интерес, который Вы проявили, и т.д. и т.п., без каких бы то ни было конкретных предложений. Потом я узнал, что он проверял, действительно ли я разговаривал со Стефаниосом — Хейзингер был подозрителен, как контрразведчик на пенсии. Но все, разумеется, подтвердилось. У меня не было ни малейшего желания обманывать своего будущего партнера по мелочам.
Другое дело, что, прежде чем написать Хейзингеру и даже встретиться со Стефаниосом, я побывал в Лондоне и провел там весьма познавательную беседу с неким Криспином Веймаусом — тем самым экспертом, который оценивал наследство Хейзингера-прадедушки. Как я нашел эксперта? Будь я помоложе, обязательно придумал бы какую-нибудь леденящую кровь историю. На самом деле все вышло проще некуда — написал стандартный текст: специалист по истории майя ищет сведения об артефактах, напоминающих известный череп из Лубаантуна (описание и фотография прилагается) — и разослал по электронной почте. Через пару месяцев, роясь в мусорной куче ответов от разнообразных охотников за привидениями и эмиссаров Дзеты Ретикули, я обнаружил довольно толковое письмо мистера Веймауса. Да, описание черепа (о котором он, будучи сотрудником Британского музея, имеет некоторое представление) в значительной степени совпадает с одним весьма старинным текстом, принадлежащим частному коллекционеру. Имя он, по вполне понятным причинам, назвать не может…
Из Лондона я, однако, вернулся, уже зная, что интересующего меня джентльмена зовут Виллем Хейзингер. Всегда забавно видеть, как люди меняют свои принципы, глядя на страницы чековой книжки. Еще несколько недель ушло на сбор сведений о клиенте, тут как раз пригодился доктор Стефаниос, которого удалось аккуратно навести на разговор об интересующемся подводной археологией англичанине. Ну а потом я сел писать письмо Хейзингеру.
И вот теперь мы, наконец, были готовы заключить сделку.
— Тридцать процентов всего найденного — ваша доля, — сказал Хейзингер. — Плюс гонорар, выплачиваемый независимо от успеха предприятия. Полагаю, так будет справедливо.
На секунду мне показалось, что где-то в огромном пустом зале, непостижимым образом помещавшимся у меня в голове, раздался гулкий зловещий смех и чей-то знакомый голос загремел: «Да что ты знаешь о справедливости, смертный?». Я помотал головой, отгоняя галлюцинацию.
— По рукам, Виллем.
— Отлично, — сказал Хейзингер, и потряс опустевшей фляжкой. — Еще по одной?
— Хотите перепить русского? — хмыкнул я. — Ну что ж, давайте.
Хоть я и потерял интерес к крепким напиткам, это не означает, что я стал трезвенником. Собственно говоря, теперь я могу выпить значительно больше, чем раньше, и, что самое приятное, без всякого ущерба для здоровья. А
Хейзингер, впрочем, об этом не догадывался. Мужик он, конечно, был крепкий, но со мной ему соревноваться не стоило. На рассвете я погрузил полубесчувственное тело старого морского волка в свой раздолбанный «Судзуки» и перевез в «Империал», строго-настрого наказав портье поставить в изголовье его кровати пару бутылок пива. Тубус с картой я повесил Хейзингеру на шею и теперь он болтался у него за спиной, словно диковинное ружье.
Возвращаясь к машине, я с удивлением понял, что не чувствую никакого удовлетворения. Это было странно — комбинация, которую я долго и тщательно готовил, складывалась именно так, как задумывалось, все шло строго по плану, а радости от этого не было никакой. Годы поиска вслепую остались позади, я точно знал, где и что нужно искать — и не испытывал по этому поводу никаких чувств. Я поймал себя на мысли, что завидую Хейзингеру — он, по крайней мере, мог на радостях напиться. А я вот не мог.
Утро, несмотря ни на что, было великолепным. Я завел мотор и, неожиданно для себя, развернул джип в сторону купален Афродиты. Там, километрах в двух от грота, где богиня любви, по преданию, чудесным образом возвращала себе утраченную девственность, есть маленькая живописная бухта. Она укрыта от посторонних глаз высокими и довольно мрачными на вид скалами, а дорога, ведущая к воде, перегорожена сплетенными из толстой проволоки воротами. Ворота я нашел, расчищая авгиевы конюшни Аристида.
Я открыл ворота, загнал джип в тень скалы и, сбрасывая на ходу джинсы и футболку, пошел к воде. Вода была холодной — она нагревается только часам к одиннадцати — но я такую как раз люблю. Дно, покрытое чистейшим белым песком, полого переходило в таинственный сад камней, прячущихся в глубокой тени. Метрах в пятидесяти от берега я нырнул.
Мягко заложило уши. Я с силой работал ногами, уходя почти вертикально вниз. На глубине десяти метров начались плантации водорослей, в их лениво шевелящихся зарослях сновали серебристые рыбы. Я попытался схватить одну из них рукой — рыба, как обычно, оказалась быстрее.
Минуты через полторы мучительно захотелось сделать вдох. Я боролся с этим желанием, неторопливо скользя над своими подводными владениями. Еще через тридцать секунд судорожный спазм, сжимавший горло, исчез. Можно было подумать, что кто-то всунул мне в рот загубник шланга и я сделал большой глоток чистого кислорода. Только никакого загубника, естественно, не было.
Просто я мог не дышать под водой. И, наверное, мог не дышать в космосе. И еще, вероятно, не горел в огне.
Прикоснувшийся к Чаше получал в дар ощущение беспредельного, божественного могущества — испытываемое только один раз, это чувство могло потом измучить человека, как мучают нас воспоминания о давно прошедшей и самой прекрасной любви. Но те, кто сумел разбудить силы, дремавшие в глубине древнего артефакта, получали несравненно больше.
Когда-то старик Лопухин сказал мне, что Чаша на самом деле не похожа на то, что видят в ней люди, а имя это дано ей, поскольку выражает лишь одну из ее возможных функций — быть источником силы. Но я, молодой и глупый, не обратил на эти слова никакого внимания. Возможно, если бы я относился к Чаше по-другому, ее дары тоже были бы иными. Но я видел перед собой только Грааль, Чашу, дающую бессмертие. Что же еще она могла мне дать?
Я до сих пор не знаю границ своего бессмертия. И, честно говоря, не очень хочу устанавливать их опытным путем. Меня вполне устраивает то, что я выжил после пяти пуль, которые всадил в меня посланный Валентиновым киллер. Кстати, именно после этого небольшого недоразумения я окончательно передумал продавать ему Чашу.
С ДД мы довольно быстро пришли к соглашению. Чаша формально принадлежит ему, но хранится у меня. Он и не подумал возражать — по-моему, все пережитые летом 1991 года волнения навсегда отбили у него охоту к приключениям. Лет пять назад я присутствовал на защите его докторской диссертации. ДД был умопомрачительно элегантен и невыносимо солиден, всем своим видом свидетельствуя, что с исполнением желаний у него все в порядке.