Завещание Сталина
Шрифт:
И на самом краю дороги, за редкой цепью конвоиров, — встречная колонна мирных жителей, но уже русских, — старики, женщины, дети — постарше и совсем малые, зловеще безмолвные, почерневшие от долгого пути и лишений.
Колонну евреев остановили напротив колонны русских, только по другую сторону дороги.
Глухо протявкала овчарка, и стало слышно, как высоко в небе поют птицы. Он, Сёма Цвик, не разбирался в пернатых, но на сей раз захотелось увидеть, что же это за птицы, способные так умиротворённо стрекотать в вышине, совсем не замечая того, что творится внизу. Глаза ослепили лучи солнца, но всё же
Это всё — единый миг. А потом бабушка Фрида, растрёпанная, седая старуха, меловое лицо которой было усеяно старческими пигментными пятнами, принялась повторять, то по-русски, то по-еврейски, что пришло время наказания и гибели всего еврейского народа.
— Да замолчала бы ты, — сказал ей отец, злясь оттого, что, экономя силы, бросил на последнем привале сетку с яблоками.
В свою смерть Сёма не верил. «Если даже всех перестреляют, — думал он, — я останусь, потому что все они уже неспособны жить, — они старые и скованы страхом, а я не боюсь…»
Он помнит, что в его глазах, обожжённых солнцем, ещё стояло оранжево-зелёное световое пятно, когда он услыхал рокот автомобиля, догонявшего колонну.
Всё обернулись на звук, но было плохо видно.
Переваливаясь на неровной колее и страшно завывая, подошла открытая грузовая машина, немецкая, от которой пахнуло каким-то особым запахом бензина.
Она остановилась метрах в пяти от головы и русской, и еврейской встретившихся колонн. Из машины выбрались загорелые солдаты в пилотках с автоматами. Их было не менее десяти. Они выбросили на дорогу горку новеньких штыковых лопат.
— Будут закапывать живьем, — заключила на идиш бабушка Фрида. — Мой отец всегда говорил: зачем нам, евреям, лезть на голову всем остальным? Что, у нас уже нет гешефта, чтобы покупать нужные законы?
— Молитесь о спасении, выкрикнул по-русски, но негромко, старик-еврей, у которого на голове, как у пляжника, был платок с четырьмя узлами. — О чём здесь спорить? Мы среди диких зверей!
— Об этом нужно было думать раньше, — ответила на идиш бабушка Фрида и постучала себя сухим кулачком по седой голове.
— Где было ваше кепело? Или не евреи помогали Гитлеру тем, что смеялись над немцами?..
Отец безучастно молчал, засунув руки в карманы брюк. Сёма знал, что у него подвязан к ляжкам мешочек с золотыми монетами. Мешочек до крови натёр кожу, и отец передвигается, как геморройный — в раскоряку.
Появился высокий, стройный офицер в серо-голубом кителе с серебряными витыми погонами. Он вышел, видимо, из кабины грузовика и в упор рассматривал людей, ни на ком продолжительно не задерживая взгляда.
Едва увидев его, Сёма почувствовал страх, и страх этот рос и становился совершенно нестерпимым. Лицом офицер напоминал ангела, трубившего о наступлении конца света, — Сёма видел однажды такую картинку в еврейской энциклопедии, изданной ещё в царской России, где не было никаких энциклопедий.
«Сейчас гром или снаряд убьёт всех до единого, останусь только я», — загадал Сёма и тотчас подумал о том, — как он среди мертвецов отыщет отца, чтобы забрать у него мешочек, — без денег пропадёшь: эту мысль ему вложили давно, и он не сомневался в том, что она справедлива.
Офицер прошёл по дороге и остановился в двух шагах от затаивших дыхание, измученных людей.
— Здесь две колонны, — внезапно сказал он на чистом русском языке, и Сёма поразился, как певуче и отчётливо произносит немец слова. — По триста голов там и тут. Здесь русское население, там евреи. Одни уцелеют, другим суждена смерть…
«Сейчас — сейчас опустится чёрная туча», — не желая больше ни смотреть, ни слышать, загадал Сёма, но небо оставалось раскалённо-белым и пустым. «Бога нет — это да, — припомнил он слова Исаака, мужа бабушки Фриды, который умер на второй день после объявления войны от сердечного приступа. — Бога нет, если сатана не боится всюду лезть в наши дела!»
— Белогвардеец, — почти шёпотом, ни к кому не обращаясь, произнёс человек с носовым платком на голове. — Петлюровец или деникинец. Гуляйполе. Пощады не будет.
— Я обращаюсь к русской колонне, — громко объявил офицер. — Посмотрите внимательно: перед вами существа, единоплеменники и родственники которых самым гнусным, самым преступным путём ввергли Россию в хаос войны и революции, разрушили государство и установили свою диктатуру. Они говорят о диктатуре пролетариата, но они имеют в виду только свою диктатуру. Они без суда и следствия расстреляли и замучили десятки миллионов русских людей. Они вывезли из России столько ценностей, что теперь только на проценты подкупают правительства Америки и Англии. И нынешняя война спровоцирована ими. Великому фюреру пришлось ввязаться в неё, чтобы немецкая нация не превратилась в стадо заложников. Евреи ненавидят и проклинают русских за то, что их дух всегда спокоен. Они не утихомирятся, пока не разрушат вашу страну и не сделают всех русских заключёнными одной гигантской тюрьмы… Берите лопаты и копайте им могилу, и я отпущу вас на все четыре стороны!..
У Сёмы стучали от страха зубы. Он дрожал и нисколько не сомневался, что ангел смерти в образе немецкого офицера изрекает правду, и впервые пожалел, что рождён от еврея и еврейки: разве не алчность производят они на свет? Откуда у отца это золото, которое он подвесил колбаской в промежность, пока до крови не натёр кожу? Сёма знает: золото он похитил у дяди Арона, который работал в ЧК в Пятигорске и снимал кольца и броши у всех, кого казнили. Именно отец убедил дядю Арона перепрятать золото, и как только пьяница, удочеривший десятилетнюю сироту сослуживца — татарина, чтобы сделать её своей рабыней, послушал совета, донёс на него в органы. Дядю Арона арестовали, и спустя день отец принёс домой кожаный мешочек, наполненный кольцами, кулонами, монетами и серьгами…
Стояла ужасная тишина, и даже птицы в небе в этот миг не стрекотали. Сёма ожидал, что люди сорвутся в едином порыве и похватают лопаты…
Но — люди оставались безмолвны и неподвижны. Прошла минута, другая…
— Русские вновь пожалели евреев, своих убийц, — с усмешкой, но все так же ясно и твёрдо заключил офицер. — Они подтвердили, что они русские… А теперь убедимся в том, что и евреи подтвердят, что они евреи.
Он повернулся и окинул взглядом сбитый строй жалких, усталых существ, молодых и старых, у каждого из которых в безумных глазах тлела напряжённость и надежда. Они уже плохо соображали. Простота финала сломила их последние силы.