Завещание Сталина
Шрифт:
После поминок они вдвоём остались за поминальным столом, который медленно прибирала глухая родственница Фомы Петровича.
— Может, и я виноват в смерти сына, — грустно признался старик. — Я его вызвал-то для чего? Чтобы кое-что рассказать, что лежит на душе тяжёлым камнем…
И — поведал историю, ошеломляющую и почти невероятную.
Хотя, что в ней невероятного?
В 1942 году немцы расстреляли под Смоленском группу еврейских беженцев. Фоме Петровичу удалось спасти одного еврейского подростка. Вырастил его, выкормил. Заботился о нём больше, нежели о родном сыне:
И что же? Определил приёмыша в Московский университет, и с тех пор от него ни слуху, ни духу — ни единого письмеца. И, мало того, наклепал приёмыш-то на Фому Петровича, будто бы он в годы немецкой оккупации был старостой и принимал участие в карательных расправах…
Прохоров хорошо помнит, что лучшего его разработчика почти целый год трясли органы. Конечно, защита директора спасла Воронкова от крайних мер, но кровушки у него попортили — будь-будь. Прохорову положили на стол предписание обкома партии — убрать Воронкова из головного КБ. Если бы он хуже понимал обстановку, он мог бы дрогнуть. Но он не дрогнул…
И пришёл день, когда захотелось разузнать об адмирале Колчаке, защищавшем иную правду, которую не отвергал напрочь и его отец. Захотелось разобраться во всех махинациях вокруг несчастной России, изобличить негодяев, объединённых преступной волей — овладеть чужим государством и присвоить себе его сокровища…
Он собрал много материалов, сделал выписки из сотен разных книг, даже и иностранных, и понял вдруг, обескураженный, что полной правды в бумагах нет, — она до того проста и вместе с тем до того сложна, что требует, быть может, для уяснения всей человеческой жизни, какого-то особого знания, мимо которого скользит и образование, и наука. «Вот ведь какая необъятная хитрость: знаешь про всё это, но оно настолько подлое и противоречащее человеческим понятиям, что не хочется верить. И это — главное, что уберегает ложь и подлость…»
Он хорошо понимал, томясь и беспокоясь, что именно на этой одноклеточной простоте, наглой лжи и беспощадном подавлении инакомыслия и держится нынешняя власть мировых заговорщиков, — теряются в беспомощности люди, осознав Правду, но бессильны передать её другим, ибо она предполагает не только иные знания, но и мощный авторитет изрекающего их, — каким авторитетом располагает в наше время честное сердце, которому противостоит мировая индустрия пропаганды, тысячи вышколенных негодяев, пользующихся самой современной коммуникационной техникой и действующих по всем психологическим законам внушения и зомбирования?
Ещё и другое прожигало горечью, и это было истиной причиной беспокойств: можно ли вообще сопротивляться наступлению заговорщиков, умело сталкивающих всех лбами и остающихся на плаву — в качестве посредников и судей?
Он так и не сумел докопаться до фактов, которые приоткрыли бы свет на махинации этих бандитов: каким образом Колчак или Деникин рассчитывались с «союзниками» за поставку складских запасов старого оружия и старого обмундирования? От источника к источнику схема расчётов двоилась, троилась, а то и вообще пропадала. Было ясно, что мошенники драли втридорога с несчастной, вновь оккупированной
Негодяев интересовали власть в России и сокровища России, потому им была необходима гражданская война, — чтобы потопить в крови всех, кто мог препятствовать их диктатуре.
Первым, кто мог встать на их пути, был Ленин, запрограммированный для выполнения интересов, лишь номинально связанных с интересами российского общества. После захвата политической власти он был уже не нужен, как был совершенно необходим для её победы. Главной фигурой сделался Лейба Бронштейн-Троцкий, имевший глубокие связи с финансовым капиталом в США и оттуда командированный в Россию.
Прогремел выстрел Фанни Ефимовны Каплан. Но получилась небольшая осечка — Ленин был покалечен, но остался жив.
Однако выстрел исполнил своё второе назначение — положил начало красному террору как главному мотору гражданской войны и всей «социалистической революции». Отныне путь для любых убийств и насилий был открыт. { Покушение на Ленина в то время значило столько же, сколько разрушение зданий Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года — это событие тоже развязало руки для репрессивных действий по всему миру — Примеч. автора.
}
Тщательный разбор всех обстоятельств мог бы показать, что разные революционные партии в России обслуживали одни и те же интересы, и потому Каплан была расстреляна без суда и следствия по личному приказу одного из главных действующих лиц закулисы — Янкеля Свердлова.
Чтобы пролить свет на действия так называемых «белых», тоже обманутых жертв нерусской революции, надо было бы предварительно раскопать корни вселенского заговора против всего мира, заговора, который вдохновлялся химерами больного воображения.
Но это было уже непосильно для каждого, кто занят тяжёлым повседневным трудом…
Откровения Вождя
И была ещё одна встреча со Сталиным.
Она последовала через несколько дней после первой. Видимо, вождь приглашал поодиночке каждого из тех, кто занимался важнейшими разработками оборонного характера, потому что в Москве задержали не только меня, но и Митю Н., которого я встретил в те дни на улице, зная, что он собирался как можно быстрее укатить к себе на Украину.
Теперь встреча состоялась в Кремле, но не в кабинете вождя, а в каком-то небольшом зале с высокими потолками, два окна которого упирались в глухую стену противоположного строения.
Я еле-еле дождался вечера. Смеркалось, и брался нешуточный мороз, когда я прибыл туда, куда было назначено.
От Боровицких ворот меня сопровождал в синих сумерках молоденький капитан, молчаливый и стремительный, так что я был занят в мыслях своих более всего тем, как бы поспеть за ним, не запомнив вовсе, в какое здание мы вошли и по каким переходам двигались.