Завещание ворона
Шрифт:
Но тем не менее от смеха нет приобретаемого условного рефлекса... И Боб все время болтал без умолку и хохотал, корчась при этом от рези в сломанном подреберье.
— Тебя как, Пол зовут? Нормально, а меня Боб, ты по первой ходке? Наверное, бухгалтер, за растрату? А я на машине, с ребятами покататься поехал, а она, эта машина не моей оказалась, ты представляешь? — и Боб заходился в корчах от дикой смеси хохота и вызываемой этим смехом боли в ребрах...
— Тебе сколько припаяли? Восемь? Наверное, много хапнул денежек! А мне за простой угон — пять лет впаяли, представляешь! Потому что в бардачке машины пушку
Но к вечеру у Боба настал момент истины.
Он стал рассказывать Павлу про нужные вещи, которые следовало знать любому прибывающему в Брик-стон.
— Здесь в Брикстоне три группировки... Белые — снежки, эти особняком. В основном, это байкеры, «адские ангелы». Знаешь? Те, что на «харлеях» ездят. Они все больше качаются и тяжелый рок слушают. «Грэйтфул Дед» и «Джэфферсон Старшип» — такая дрянь, ни один уважающий себя черный слушать не будет! Так они тебя вряд ли возьмут, если ты только себе свастику на члене не выколешь! Или тринадцать, или один процент — это их любимые татуировки... Тринадцать, это значит «Эм» — тринадцатая буква в алфавите, значит, марихуана... А один процент — это один процент полноценности... Понял? Так что, ты со своим бухгалтерским личиком к ним ну никак не подходишь... А к нашим ребятам — к черным братьям — ты само собой тоже никак не годиться, — заржал Боб и снова закорчился от пронзившей его боли.
— Нас — черных — здесь все боятся, мы здесь мазу держим.
И даже эти, которых здесь больше, — мексиканцы, они нас тоже уважают и не суются, потому что наши черные братья, они, сам понимаешь...
И Павел кивнул на всякий случай, мол, понимаю, хоть и была уже ночь и свет в палате был давно уже выключен...
— А эти, мексиканцы, они как? — спросил Павел,
— А мексиканцы... — запнулся было Боб, — а мексиканцы они крутые. Они, чуть что, сразу нож под ребра и все дела... Сперва нож под ребра, а потом уже думают... Хуже нас, черномазых, в этом смысле!
— Да?
— Угу, но ты к ним тоже никак не впишешься, разве что если на их девке женишься... — и Боб, снова ухая от боли, заржал...
— Кстати, говоря, эти мексиканцы ждут здесь какого-то богатенького белого, я точно слыхал, богатенького белого, который мексиканочку несовершеннолетнюю пользовал, ты понимаешь? Так вот, они здесь его ждут, и приготовились праздновать с ним свой мексиканский праздник... Не завидую я этому парню, ой не завидую! Мы, черные, мы в этом плане менее горячие. Хочешь, нашу сестренку черную, да ради Бога! А эти... Эти, они как бешеные какие-то становятся... Так что, не завидую я этому парню, ой не завидую...
Павел не спал почти всю ночь.
Ум подсказывал ему, что все это подстроено одно к одному.
И маленькая Долорес, и обвинение в суде, и угрозы в отношении Татьяны... И теперь вот этот наивный чернокожий Боб с его переломанными ребрами... И кто ж ему ребра переломал? И за что? И как подучили его Павла пугать?
И все
Психологическим давлением это называется.
Павел все понимал.
Но он был сделан из обычной человеческой плоти. И он не претендовал на лавры героя с железными нервами.
И к утру он уже был готов согласиться на любое предложение тойиграющей с ним стороны.
Той играющей стороны, что так затянула этот бесконечно длинный гейм.
Чья подача?
Их подача...
И предложение не заставило себя ждать.
Саймон и Саймон уже на третий после суда день приехали к нему в Брикстон, и свидание с адвокатами состоялось не как всегда — в просматриваемой охранниками и администрацией комнате, а...
...а в кабинете директора тюрьмы мистера Аткинсона...
Такой респект вообще никому и никогда не оказывался. Сам факт того, что Саймон и Саймон беседовали со своим клиентом в кабинете директора, должен был подчеркнуть исключительность этого события как для Павла... так и, может, в еще большей мере — для тюремного начальства!
Обоих Саймонов так и распирало от сознания некоей причастности к чему-то очень значимому и очень большому, о чем, правда, нельзя говорить напрямик, на что можно только намекать, скашивая глаза к небесам и приговаривая — ну вы ж понимаете, о чем мы говорим!
Саймоны начали с того, что Павел может не беспокоиться о семье, что миссис Розен устроена как нельзя лучше, что они позаботились не только о безопасности Татьяны, не только перевели на ее счет значительные суммы, но и помогли ей с работой в Голливуде, чтобы ей было легче пройти период так называемой психологической адаптации...
Это была очень важная и интересная информация.
Это означало, что те, кто подставил Павла под это страшное испытание, еще не окончили своей игры и что в его положении еще действительно может произойти событие, поворачивающее жизнь из негатива в позитив.
Павел не верил, что Саймоны могут подать какие-то эффективные апелляции или задействовать связи, выходящие на каких то могущественных политиков, вроде конгрессмена от штата Калифорния, который при определенном раскладе мог бы посодействовать пересмотру дела...
Но как человек, воспитанный на советском опыте общения с великими и могучими тайными институтами, истинно вершащими людскими судьбами, Павел скорее верил в то, что изменить его положение можно только в обход закона... Как его посадили, инсценировав и под строив все эти липовые обвинения, так и освободить его можно, тоже состроив какую-то большую пребольшую туфту... Это как в сказке. Если царевича заколдовали, то и освободить его от чар можно только таким же колдовством...
И Павел оказался прав, хотя бы отчасти.
— Вы что-нибудь слышали о федеральной программе Минюста по модернизации системы исправительных учреждений и рационального использования труда заключенных? — хитро и как-то со значением спросил его старший Саймон.
Разумеется, Павел ничего ни о какой такой программе и слыхом не слыхивал.
— А такая программа принята Конгрессом, и мы имеем теперь реальную возможность подать заявку на участие в ней, — сказали Саймоны...
— А что это значит? — спросил Павел, инстинктивно почуяв здесь какой-то хороший подвох.