Завещание

Вяха Нина

Тату вернулся домой как раз в тот момент, когда Сири собиралась идти доить коров, но при виде сына она уронила ведро и, подбежав к нему, бросилась ему на шею.

– Мой дорогой мальчик, где ты был?

– В тюрьме, мама, ты же знаешь.

Она оба рассмеялись, а потом Тату подхватил свою маму и закружил. Сири еще никогда не приходилось разлучаться со своими детьми на столь долгий срок, особенно с самым любимым из них, пятым сыном. Наконец, он поставил ее на землю, и они оба сразу сделались серьезными. Сири отстранила его от себя и оглядела сверху донизу критическим взглядом.

– Дай-ка

я взгляну на тебя. Как же ты отощал!

И Сири стиснула руки сына и ущипнула его за бок, сама недовольная тем, что сказала.

– Ой.

Тату обхватил своими длинными худыми пальцами лицо матери.

– Матушка, это случилось. Я встретил ее.

– Кого?

– Ее с большой буквы Е. Ту, на которой я женюсь. Ты не знаешь ее матушка. Но я люблю ее. Синикку.

Мать никак не отреагировала на данное заявление. Тату даже засомневался, слышала ли она, что он сказал, несмотря на то, что знал – слышала. Сири посмотрела на него, а потом взяла его руки в свои и поцеловала их, точно так же, как она целовала их, когда он еще только родился и лежал в корзинке рядом с ней на одеяле, или когда они косили сено или в коровнике, когда она доила коров. После чего подмигнула ему.

– Поторопись, пока Пентти не проснулся, – сказала Сири и нежно погладила сына по щеке.

– На завтрак будет твоя любимая запеканка из печени [10] .

Тату улыбнулся матери и отправился в дом. Сири же осталась стоять во дворе и смотрела ему вслед, словно прежде чем снова вернуться к своим каждодневным обязанностям, хотела сперва убедиться, что сын действительно теперь дома.

Тату вошел на кухню, на которой не был целых полгода. Даже не зажигая света, он понял – нет, даже почувствовал – что здесь все осталось, как было, и останется таким же до скончания веков.

10

Финское блюдо, которое традиционно готовят на Рождество. Запеканка состоит из риса, молотой печени, масла или маргарина, сиропа, яиц, лука и изюма. Обычно подается с брусничным вареньем.

В кухне царил полумрак, в печке трещали поленья. Прежде чем отправиться доить коров, Сири всегда сначала растапливала печку. Тату потребовалось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Но когда это случилось, он увидел, что Пентти уже был там, на своем привычном месте. Он сидел в тишине и молча разглядывал своего пятого сына, держа в руках чашку с кофе. Тату рассмеялся, пожалуй, немного нервно.

– Voi vittu [11] , ты меня напугал отец.

11

Еб… (финское ругательство)

Пентти вздернул одну бровь и отхлебнул кофе. Чашка в его руке казалась совсем крошечной.

– Да что ты? Странно. Я сижу здесь довольно часто. Впрочем, откуда тебе знать.

Тату уже успел позабыть это чувство. Смутную, неприятную дурноту, которую порождал отец. Она просто исчезла на время, стоило Пентти пропасть из виду, а теперь вновь появилась, и Тату только сейчас вдруг осенило, что она вполне походила на то состояние, какое возникает, когда тебя укачает. Сам Тату подобного никогда не испытывал, но интуитивно чувствовал, что по ощущениям похоже.

– Я женюсь, пап, – сказал Тату, которого ничуть не задел тон отца.

Он рано этому научился – не показывать отцу, что тот хоть как-то его задевает. Для таких он пах как барсук. И никогда не давал спуску.

В ответ Пентти лишь кивнул, словно уже заранее об этом знал.

– Значит, ты уедешь отсюда, – заметил он.

– Да, вероятно, – отозвался Тату и налил себе чашку кофе.

Он встал у кухонного окна и уставился вдаль, на горизонт, где в туманной дымке таилось его будущее, которое мог увидеть только он. Он больше не слышал, что говорил отец, если тот вообще что-либо говорил. В глубине души, в своей маленькой коробочке в форме сердца, он хранил улыбающееся лицо Синикки, оберегая его от ехидных взглядов отца.

* * *

И благодаря Тату решилась и Анни.

Она поедет домой. В Стокгольм. В свою квартиру, которая станет ее новым домом.

И попросит Алекса переехать жить к ней. А Лаури пусть съезжает. Ладно, пусть не сразу, пускай сначала найдет себе новое жилье, но все равно как можно скорее. В ближайшее время. И потом, брат стал таким угрюмым и резким с тех пор, как Анни вынудила его сюда приехать, что она посчитала, что будет неплохо отделаться от него и его капризов.

Она сделает ремонт и обставит детскую. Думая об этом теперь, Анни чувствовала себя такой радостной, почти возбужденной. Усыпляющая усталость, которая тяготела над ней, словно грозовая туча, слегка развеялась, и она мысленно понеслась дальше, планируя и придумывая. В ее мечтах комната была уже обклеена симпатичными обоями в мелкий колокольчик, а вот белые занавески можно оставить. Кровать, которую она обязательно купит… Или они. Тут Анни вскользь, слегка, ощутила все то, что лежало сейчас перед ней, их совместная жизнь, их будущее под одной крышей, зарождающаяся семья, возможно, все так оно и будет, как в кино, с Анни в главной роли. Мягкий ковер, удобное кресло, чтобы сидеть и кормить грудью, что-нибудь милое и жизнерадостное на стенах, на что будет падать глаз ребенка каждый раз, когда он проснется. Сбежать с одной неприятной сцены на другую, поменьше, но уже не кажущейся такой неуютной по сравнению с первой. Тут Анни подумала, что это беременность сделала ее такой склонной к бегству. Ей просто очень хотелось уехать, и при мысли, что чуть позже, но уже сегодня, им предстоит собраться и выступить перед матерью, ей становилось почти дурно. Она мысленно видела перед собой лицо Сири, представляла, как будет выглядеть мать, как она из всех сил будет стараться удержать маску перед своими детьми – удастся ли ей это? А если не удастся, если она сломается, тогда они все сгрудятся вокруг нее и станут утешать, будут гладить ее по волосам, шептать «ну-ну, что ты?». Оба варианта развития событий казались Анни невыносимыми. Поэтому ей внезапно показалось возможным ехать в Стокгольм и начать жить и строить дом для толкающегося крохи в животе.

Конец ознакомительного фрагмента.