Завет и тяжба. Стихи 1982-93
Шрифт:
Потух. Кулик неподалёку плачет.
Вещун идёт домой. Тринадцать лет
Косил он заповедную ложбину,
Двенадцать раз ни с чем Иванов день
Встречал в кустах багульника и травах.
Преобразилась местность. Не узнать
Былых угодий. Молодость прошла.
Надежды схлынули. Взошел подлесок.
В его лице — ни тени торжества.
Давно соблазны отстранив мирские,
Кладоискатель, он не хочет злата,
Любви и славы, власти и возмездья,
Ночного зелья в кузницу
И снадобьем не злоупотребит.
Покой и воля — вот его добыча,
Единожды дающаяся в руки:
Клад редкостный, несметный, баснословный.
Сегодня он обрёл его навек.
С заветной ладанкою не страшны
Людские узы, козни и заклятья.
В свой на отшибе выстроенный дом
Он драгоценную находку вносит,
Между шалфеем, зверобоем, мятой
Ее кладёт — и москательный дух
Перешибается живым и пряным
Дыханьем ночи, тайны и свободы.
1983-93
* * *
Жалко Россию. С три короба миру она
Наобещала. Гордилась, себя не жалела.
Мойры трудились в сенях ее. С веретена
Атропос лишку отхватывала то и дело.
Лаской взяла. Намешала в канавах кровей
Вдоволь и впрок. Меж сладимых березок и елок
Русской равниной свинцовый прошел суховей —
Доски стругай да тасуй черепа, археолог.
Русскому богу прислуживал русский мороз.
Пальмы на стеклах крепчали. На празднике кущей
Грезили, ждали неслыханных метаморфоз —
И дождались. На дворе избавитель грядущий.
Жалко Россию. Пришлось ведь умом понимать
Душу ее ненасытную, пляску шальную.
Жалость — по-русски любовь. Сердолюбую мать,
Может, еще и люблю, — но давно не ревную.
6 февраля 1982 — 1990
* * *
Насос гремел. Приятель был угрюм,
Пил чай, отогреваясь понемногу,
И говорил. Индустриальный шум
Был к месту, не мешая монологу.
— Я не люблю Россию, не люблю.
Любил, да бросил. Разлюбил. Насильно
Не будешь мил. Ни Марксу, ни Кремлю,
Ни Пушкину не поклонюсь умильно.
Полжизни я не верил, что она
Мне мачеха — и, пасынок случайный,
Вздыхал: ее снегов голубизна!
Ее размах! простор необычайный!
И пышный город, где вся жизнь моя
Прошла, где русский дед мой большевичил,
Где нет мне ни работы, ни жилья, —
Не дорог мне. Долгов — сложил да вычел.
За что любить мне этот Вавилон,
Глухою, неправдоподобной злобой
Меня баюкавший? Чем лучше он
Флоренции, к примеру? дух особый?
Пусть так: во мне обида говорит.
Но нет, и скука, не одна обида,
И честь. Зря льстится почвенник: хитрит
С ним женщина, Камена иль Киприда.
Всех чаще — Клия. Девственницы сей
Уловки до оскомины знакомы.
Советует: добро и разум сей,
И усмехается: пожнешь погромы.
Ну, и долой! Семь бед — один отъезд!.. —
...Год орвелловский выдался, унылый.
Он похоронен в Парголове. Крест
Над неказистой высится могилой.
8 марта 1984, У. Д.
* * *
Мои американские друзья,
Боюсь, не знают твердо, жив ли я.
Развеществилась наша переписка.
Нарушены воздушные пути.
Гольфстрима вброд письму не перейти.
Прощай, Нью-Йорк! Не сетуй, Сан-Франциско!
В небесную Америку влюблен,
В идею, может статься, в теорему,
Кому пишу, удерживая стон?
Не вам, счастливцы. Прямо дяде Сэму.
Америка! Отверженных мечта,
Надежда пучеглазая свободы,
Читающая будущность с листа,
Обнявшая наречья и народы...
Америка, я — пасынок земли,
Всё у меня украли, что могли,
Божась серпом и молотом воздетым.
Я — висельник, но вынут из петли
Простым кивком, одним твоим приветом.
Мне не видать тебя, не убежать.
Сожрет свинья, развеществит стихия.
Моё дитя швырнут к ногам Батыя.
Мой самый прах захочет удержать
Себя и всех предавшая Россия.
1976-78
ПЕРЕД КОНЦОМ
1
Россия... Да точно ли было?!
Густеет отчества дым.
Шагает убойная сила
По стогнам и весям твоим.
Последнюю стать напрягает
Саркомой разъятая плоть.
Все темные силы шагают
Тобою... Не с ними ль Господь?
2
Не золото, другой металл —
Пошлей и гаже всех комедий.
Строчи, Мефисто: я устал
От звона православной меди.
Устал — и русским быть стыжусь.
Возьми глаза ее пустые.
Под чем угодно подпишусь,
А только это — не Россия.
5 апреля 1984