Завет
Шрифт:
При последних словах глаза его расширились, почти карикатурно сверкнули, он смотрел на меня с вызовом.
– Господин старший лейтенант, - ответил я, приняв в соответствии с уставом стойку "смирно", - мне показалось бессмысленным отпускать товарища порожняком на велосипеде, а самому плестись с багажом, который я и так уже от самого Крютеля на себе волок.
– От самого Крютеля!
– повторил он с издевкой. Фельдфебель рассмеялся.
– Ничего смешного, Фишер!
– рявкнул на него старший лейтенант.
– Эти интеллигенты вонючие, сколько ими ни командуй, всё умников из себя корчат. После чего он повернулся ко мне: - Так вы, значит, господин старший ефрейтор, думать изволите, изволите размышлять, если я вас правильно понял, не так ли?
В Париже я настолько привык к почти цивильной манере общения, что чуть было с поклоном не ответил: "Безусловно". Но вовремя опомнился и строго по уставу отчеканил:
– Так точно!
– Вот как! А кое-чему наоборот, то есть умению отключать ваши умственные способности, вас никогда не учили?
– Никак нет!
– гаркнул я.
– На предыдущем месте службы от меня хотя бы изредка требовалось умение думать.
– Вот как, - заметил он озадаченно и на миг напомнил мне боксера, нарвавшегося на точный встречный удар. Но тут он вдруг просто заорал.
– Вы мне здесь это бросьте, ясно? Я вас тут мигом думать отучу, слышите? Тут вся ваша интеллигентность даром не нужна, понятно?
– Так точно, - отозвался я.
– И еще зарубите себе на носу: солдат ни при каких обстоятельствах не бросает свою амуницию.
– Он отвел от меня свой горящий опереточный взор, обратив его на фельдфебеля, и коротко спросил: - Ну, куда мы его засунем?
Фельдфебель извлек из ящика стола список, а старший лейтенант тем временем снова вперил в меня свое партийное око (позже я узнал, что на родине у себя он и вправду руководил партийной ячейкой). Он спросил у меня:
– Какое у вас образование? Я имею в виду, разумеется, сугубо военное.
– Пулеметчик, господин старший лейтенант, - выпалил я.
– И еще телефонист.
– Еще чего!
– сказал он с тихой яростью.
– Телефонистов у нас хоть пруд пруди. А вот пулеметчиков всегда не хватает.
– За пополнением у нас Ларнтон на очереди, - сообщил старший фельдфебель.
– Ладно. Вот и пошлем его к господину Шеллингу. Что там у нас еще? Наряды на завтра расписаны, боеприпасы для боевых стрельб на укрепления надо доставить, ясно?
– Так точно, - ответил ротный фельдфебель.
Я распахнул дверь и принял стойку "смирно", пропуская мимо себя господина учителя. Он больше даже взглядом меня не удостоил.
– Дружище!
– вскричал ротный, едва шаги командира стихли за дверью.
– Да я чуть обнимать тебя не кинулся, когда по говору рейнландца услышал, землячок!
Он протянул мне руку, а я глядел ему в глаза и радовался. Тогда он кивнул на писаря, который с улыбкой наблюдал за нами.
– Это Шмидт, - пояснил он.
– Шмидт хотя бы берлинец. У нас еще только несколько берлинцев, остальное всё шушера.
Я вручил писарю пакет с моими бумагами, который в Париже в нашей либеральной части собственноручно заклеил и запечатал сургучом. Покуда писарь его открывал, читал и раскладывал бумаги, фельдфебель жадно допытывал меня, когда я в последний раз был в отпуске и не проезжал ли, часом, через его родной Кёльн.
Вскоре после этого он ушел поесть, я же, оставшись с симпатичным писарем наедине, расспросил его о настроениях в роте и о службе, обменялся с ним парой скептических соображений о войне вообще и о нашем командире в частности, после чего уже четверть часа спустя тем же путем двинулся обратно. Я снова заглянул к Кадетте, снова выпил у нее пива и угостил ее сигаретой.
И только потом двинулся к аллее, которая так меня манила. Я все еще так и не видел моря, из окон канцелярии оно было загорожено лесом, к тому же там мне было не до того - сильно отвлекал светло-серый мундир старшего лейтенанта.
Но теперь-то море должно было появиться вот-вот. Дорога протискивалась между минными полями, и меня не оставляло чувство, будто я прямиком иду в западню. По обе стороны аллеи виднелись очаровательные, правда полностью заросшие, виллы, потом эти чащобы мало-помалу расступились и слева показалось большое, совершенно разоренное здание, похожее, скорее всего, на бывшую школу, и только потом я увидел широкую светлую полосу морского песка... Самой воды почти не было видно, берег в этих местах настолько пологий, что во время отлива море отходит на километры. Где-то вдали, как мне показалось, невероятно далеко, я разглядел широкий и светлый клин песчаной косы и узенькую ленточку пены, которую море так любит гнать на берег и утаскивать обратно, а уж за ней такую же узкую полоску серого цвета - воду. И больше ничего - только песок, песок и выгоревшее, тоже серое небо. На меня накатила вдруг такая тоска, будто я не на берегу моря, а в бескрайней безводной пустыне, когда же я отвел глаза от безотрадных далей, куда так опрометчиво упал мой взгляд, то вокруг себя тоже увидел лишь песок, поросшие скудной растительностью дюны, развалины каких-то явно взорванных построек и опять песок - песок без конца...
И, вопреки моим ожиданиям, ни одного бункера в поле зрения. По счастью, на гребне одной из дюн, подле перегородивших дорогу металлических ежей, виднелся часовой с винтовкой, и в его сторону вела бетонная дорожка. Я двинулся по ней. Стальная каска и ствол винтовки мало-помалу увеличивались в размерах, и когда я наконец забрался наверх, взору моему открылось странное селение. На вид оно больше всего напоминало рыбацкую деревеньку, где на ночь на просушку развесили сети. Но сети были маскировочные, они укрывали орудия и бараки - эти убогие деревянные строения были частью знаменитого Атлантического вала и летом 1943 года представляли собой весьма важный стратегический объект. Подойдя к часовому, я спросил, как мне найти лейтенанта Шеллинга, тот равнодушно махнул в сторону барака, стоявшего поодаль чуть выше, но прежде чем я до этого барака дошел, успел крикнуть мне в спину:
– Вообще-то он старший лейтенант, приятель, смотри, не ляпни!
– Что?
– переспросил я.
– Он старший лейтенант. Ему это, правда, все равно, но он старший. Лучше тебе об этом знать.
Старший лейтенант - и всего лишь командир взвода; я был крайне удивлен. В сорок третьем, когда офицеров не хватало уже катастрофически, как хлеба в голодуху, тут было чему удивляться. С этим жалким укрепленным пунктом на худой конец мог управиться и фельдфебель, и вдруг на тебе - старший лейтенант.
Первым, кого я увидел, войдя в барак, оказался Вилли. Он был в одиночестве и читал письмо.
– А-а!
– обрадовался он.
– Тебя, значит, к нам определили?
– Да.
Вилли отложил письмо, подсунув его под телефонный аппарат: он сидел у открытого окна, в которое со стороны моря тянуло легким сквознячком.
– Посмотрим, - сказал Вилли, - примет ли тебя господин старший лейтенант.
Он постучал в дверь, кто-то крикнул оттуда, как мне показалось, неохотно: "Войдите!", Вилли открыл дверь и доложил куда-то почти в кромешную тьму о моем прибытии. В ответ надтреснутый голос произнес: