Завидное чувство Веры Стениной
Шрифт:
Джоконда смотрела на Стенину с сожалением. Сквозь толстое стекло доносились гулкие звуки, с которыми капает вода в свердловских подвалах. И ещё — стеснённое дыхание, задержанное по просьбе врача: «Не дышите!»
«Она немая», — поняла Стенина, и только тогда Джоконда улыбнулась по-настоящему.
Вера обошла её, поклонившись, как иконе, чтобы освободить место другим страждущим. И увидела Копипасту — та стояла у окна, безудержно рыдая на фоне синей портьеры:
— Мне её так жалко! Почти как тебя, Верка!
Глава двадцать четвёртая
Мы
Вера включила свет в комнате дочери, метко ударив по стене, — как будто прибила комара. С постели взметнулась недовольная тень, глаза сощурены:
— Ты что, совсем уже?
— Двадцать минут назад помирала, а теперь — спишь? Когда успела выздороветь?
— Ну да, тебе, конечно, не нравится, что я выздоровела. Лучше бы я умерла от перитонита, чем заснуть. Боже мой, какое преступление! — Дочь натянула одеяло на голову.
Серёжа пугливо топтался в прихожей, Вера крикнула, чтобы он проходил — не стеснялся. Подняла с пола пустую банку из-под мёда, сунула в липкую чашку пакет с хлебными крошками. Телевизионный пульт — ещё теплый — лежал на кровати, как любимый кот.
— Евгения звонила, — сообщили из-под одеяла. — Ревела и спрашивала, где ты, а потом сбросила. Она что, в городе?
— Да, прилетела. А Юлька не появлялась?
— Не-а. Ты с кем там?
— Врача тебе привезла. Пусть посмотрит, где болело.
Как ни странно, Лара не стала спорить. Послушно задрала пижамную куртку и предъявила Серёже пухлый живот в рыжих родинках. Веру скрючило от нежности.
Доктор, пришло вдруг в голову, носит то же имя, что и её первая любовь — погибший сто лет назад Серёга Калинин. И первого мальчика Евгении тоже так звали — Серёжей, по-домашнему — Озей.
— Вас никогда не называли Озей? — спросила она у доктора, пальпирующего Ларин живот.
Серёжа оживился:
— Пытались. Маленький племянник так говорил, а сестра — она в Москве живёт — его переучивала, дескать, обращайся к дяде правильно: «Сергей». И племянник стал говорить, я извиняюсь: «Гей». Ну, тут уж я потребовал вернуть «Озю».
— Хотите чаю? — спросила вдруг Лара.
…В самолёте волчица Ира (все ещё бледненькая) несколько раз благосклонно шепталась с Юлькой — она предпочла сесть «с девочками». Деймос и Фобос, оставшись без надсмотрщицы, выпили всё, что могли предложить стюардессы. На посадке Фобос отключился, а Деймоса стошнило в бумажный пакет, который успел поднести терпеливый сосед слева.
В Кольцове Иру встречал муж — такой красивый, рослый и влюблённый, что мышь чуть не вылетела у Стениной из горла. Чем эта Ира его взяла?
— Титьками, — предположила вульгарная Копипаста.
Влюблённый муж не удостаивал вниманием других женщин — даже красивой Юльке и Стениной с тяжёлым чемоданом как будто выдали по шапке-невидимке (Вера, если бы её спросили, предпочла бы скатерть-самобранку или сапоги-скороходы).
— Диму и Федю берём? — спросил муж, бережно принимая у Иры багаж и вручая ей букет вонючих лилий, словно это был заранее обговорённый обмен.
— Сами доберутся, — сказала волчица. — А вам куда, девочки? Это они мне, Петя, дали антибиотики.
В знак благодарности Петя тут же попытался отнять у Стениной чемодан. Она не дала — Петя и так был до самой шеи увешан вещами жены и напоминал торговку-мешочницу.
— Зараза, нас в упор не видел! — ворчала Копипаста, когда их высадили на углу Белореченской и Встречного: заезжать во двор Петя не стал.
Лара и Евгения выбежали в прихожую — долгожданный топоток соскучившихся детей! Вера присела на корточки и раскинула руки в стороны, без труда достав ими до стен. Маленькая была у них квартирка, и становилась всё меньше с каждым днём.
— Что ты привезла? — Лара быстро высвободилась из материнских объятий и теперь алчно смотрела на чемодан. Вера вдруг вспомнила обидное, но точное прозвище, которым наградил дочку Сарматов, — Регистратура. Сантиментов и деликатностей эта девочка не признавала, да и решительной была не по возрасту.
— Евгения, собирайся домой, — скомандовала уставшая Юлька, но дочь начала упрашивать, пусть ей разрешат остаться у Стениных с ночёвкой. Евгении нравился запах в спальне тёти Веры, нравилось не спеша завтракать по утрам в воскресенье — а завтра как раз воскресенье. Жидкий желток из сваренного «в мешочек» яйца будет течь, как густая и яркая гуашь из баночки… И тётя Вера сделает какао!
— Мама расстроится, что ты не хочешь домой, — высказалась старшая Стенина. У неё второй день сильно болела голова, девочки вели себя шумно, а преподобная Наталья Александровна Калинина спокойно ушла на дежурство, забросив к ним Евгению — как забрасывают газету в ящик. Старшая Стенина уже заготовила по этому поводу гневную филиппику для дочери, а пока что неискренне уговаривала Евгению:
— Тебе, наверное, подарочки из Парижа привезли, да, мама Юля?
Евгения осторожно посмотрела на Веру, и та вспомнила: Эйфелева башня! Маленькая шоколадка под пластиковой крышкой была передана девочке самым незаметным образом — к счастью, Лара была занята разыскными работами в чемодане и ничего не заметила. Она выбрасывала из чемодана мамины кофточки одну за другой и откопала, в конце концов, нарядно упакованную куклу с огромной головой. Эти пластиковые гидроцефалы пришли на смену «барбиям», Лара их сразу полюбила, и Веру пугало предпочтение, которое дочка отдавала всему сомнительному и уродливому — кукла была так безобразна, что на неё даже смотреть не хотелось. Но Лара готова была таскать эту уродку повсюду, как грудного младенца (или как Вера — зависть).
— Я буду собирать коллекцию, — заявила дочь недели через две, когда Вера уже почти забыла о том, что была в Париже. — Коллекцию кукол!
При слове «коллекция» Вера вздрагивала, как испуганный конь Стаббса [44] . Ей стоило больших усилий освоиться на новом рабочем месте — учитывая, что места у неё как раз таки не было. В отличие от коллекций.
— Как ты представляешь себе мой рабочий день? — приставала она к Сарматову, но её новоявленный шеф отмахивался. Зачем что-то представлять, когда нужно работать?
44
Джордж Стаббс — английский художник и учёный-биолог.