Завидное чувство Веры Стениной
Шрифт:
…Почти сразу же после возвращения из Парижа Юлька получила письмо по электронной почте. Адрес отправителя ей ничего не говорил. Конечно, Юлька знала, что письма от неизвестных лучше не открывать — но её будто под руку толкнули, и она подвела курсор к жёлтому конвертику.
«Здравствуй Юля ты меня наверно не помниш, это Саша».
Юлька отшатнулась от монитора. Она что, всерьёз считала мужчиной-мечтой вот этого неуча? Запятые ещё можно простить, пусть и не хочется, но «помниш» не пройдёт ни в какие ворота. Интересно, от кого в таком случае Евгения унаследовала свою врождённую грамотность? Юлька ведь
Через силу вернулась к письму.
«Я часто вспоминаю нашу встречу в Оренбурге. На днях приеду в Екат. Сообщи планы. Твой адрес мне дали Калинины из Орска. Саша».
Прежде чем влюбляться, нужно попросить человека написать хоть пару строк, решила Юлька на будущее. Встречаться с отцом Евгении ей совершенно не хотелось, проклятый Джон обесценил всё, что было до него — и даже то, что пришло после, казалось каким-то ущербным.
И всё-таки интересно, каким он стал? Что с его семьёй? Жена, будем надеяться, растолстела — Юлька видела её всего лишь раз в гостях, тем летом, но та и тогда уже была — хоть на чайник сажай. Какие у него дочки? Старшие сёстры Евгении, Вика и Марина, она отлично помнила, как их звали — сейчас им двадцать три и двадцать пять, где-то так.
Юлька часто видела в дочери чужого человека — может, потому и не научилась любить Евгению хотя бы наполовину так, как Стенина обожала свою Лару. Верка узнавала в Ларе любимого мужчину, видела саму себя и обеих бабушек — все они отражались в девочке то вместе, то по очереди. Жесты Веры, походка Геры, словечки старшей Стениной, взгляд Лидии Робертовны… Лара была сложена из близких и знакомых примет и чёрточек — неважно, хороши они были или плохи, но каждую можно было узнать и обрадоваться ей, как старому другу на пороге.
Евгения была наполовину Юлькина, а наполовину — чужая. Неизвестно чья. Оттопыренные ушки — папины. Смуглая матовая кожа — от мамы. Но как быть со всем остальным? Форма рук, пальцы на ногах, ресницы… Неведомые Юльке люди могли узнать и то, и другое, и третье как фирменную черту своей семьи, но Юлька любила в Евгении только то, что могла считать своим. Волосы у дочери были калининские — тёмные, кудрявые, мягкие. И зелёные глаза — точь-в-точь как у покойного брата Серёги.
Отличница Евгения, любимица учителей и предмет зависти чужих мам, раздражала Юльку ещё и тем, что была чересчур правильной. Ни намёка на недовольство, ни слова против, даже если следовало — дочь была кроткой и милой, как падчерица из нравоучительной сказки. Чаще всего Юлька слышала от неё слово «сказали»:
— Сказали выучить стихотворение.
— Сказали принести клей.
— Сказали измерить, сколько шагов в коридоре.
Всё, что «сказали», тут же превращалось в «сделали» — Юлька это просто ненавидела и всячески подбивала дочь взбунтоваться:
— Ну, хотя бы раз сделай не так, как сказали!
Евгения поджимала губы, бывало — плакала, но ни разу не подвела ни общеобразовательную, ни музыкальную школу.
— А как вы этого добились? — пристала к Юльке одна родительница на школьном собрании. — Вы её наказываете или мотивируете?
Юлька рассмеялась от души, оставив мамашку без ответа, а вот Стенина могла бы поделиться собственной теорией: «Чем беспечнее родители, тем ответственнее дети. И наоборот». Верка со своей Ларой только что на Луну не летала — каких только репетиторов в доме ни перебывало, сколько денег потрачено, а результат всем известен. Зато Евгения чуть руки на себя не наложила, когда обнаружила в новом учебнике геометрии за девятый класс решённые задачи — чернильной ручкой, в библиотечной книжке! Это мама Юлька не утерпела и вечером, после двух бокалов своего любимого рислинга, стащила у дочери задачник.
— Как ты могла? — спрашивала наутро зарёванная дочь, потрясая поруганным учебником. — Что ты за человек вообще?
Ереваныч, обнаружив в кухне рыдающую Евгению и весёлую, несмотря на небольшую головную боль, Юльку, тут же всё понял — выдал Евгении субсидию на покупку нового учебника, а вечером пришёл домой с работы с целой сумкой задачников для её мамы.
Но всё это было, конечно же, потом.
Тогда никакого Ереваныча в их жизни ещё не было — а было только безграмотное письмо Саши из Оренбурга.
Надо признать ошибкой и его, решила Юлька и оставила письмо без ответа.
Но Саша прислал ещё несколько сообщений, и в каждом были щедро рассыпаны, как цветы по весеннему лугу, самые разнообразные ошибки — орфографические, стилистические, на любой вкус! Юлька жмурилась от досады, читая эти письма — и сама себя спрашивала, точнее, ту Юльку, которой она была двенадцать лет назад:
— Как он мог мне понравиться?
Стала вспоминать Сашу — в тумане времени на слепящем фоне любви к Джону он выглядел не слишком убедительно. Кажется, хорошая фигура, красивый голос, шутил с невозмутимым лицом. Ещё от него приятно пахло, и в компании все девочки были в него влюблены — а это очень опасно, когда все влюблены в одного. Орфографические ошибки — ничто в сравнении с ошибками молодости. Что, если он развёлся с женой? Или каким-то невероятным образом узнал про Евгению? Что, если судьба наконец-то предъявляет Копипасте счастливый фант, пусть и несколько истрёпанный от времени?
Вот так и случилось, что Юлька назначила Саше встречу на троллейбусной остановке, получила радостный ответ (семь ошибок в девяти словах) — и в назначенное время, конечно, нарвалась на Стенину, которая задумчиво вышла из «тройки» на Белореченской.
— Ты меня ждёшь? — поразилась Верка.
Она хотела остаться, и Юлька с огромным трудом отправила её домой — Верка ушла, крутя головой, как филин. Недовольная.
Саша должен был приехать пятнадцать минут назад, но его всё не было. Троллейбусы подплывали один за другим, как медленные корабли: «тройка», «семёрка», «двойка». «Тройка, семерка, туз…» — крутилось у Юльки в голове. Она совсем не умела ждать, это у неё получалось плохо.
Да и вообще, всё у неё получалось плохо. К возрасту, в котором она сейчас пребывала, Юлька предполагала стать счастливой и успешной. Собственная красота, в которую она долго не верила, со временем стала несомненной — её видели и признавали все. Даже древняя прабабка Бакулиной однажды сказала:
— Юля, вам надо пойти в модэли.
Красота красотой, но «на счастье не сядешь», как выражалась старшая Стенина, до отказа набитая народной мудростью. Вот и газетная волчица Ира была почти оскорбительно некрасива — но при этом любима и счастлива.