Зависимость количества попаданий от плотности огня.
Шрифт:
– Да, Дед, я услышал… м-м… Дед, спасибо. Пошли. Эх, пожрать бы…
– Семь банок тушёнки, и кило два сулугуни. Неплохо живут «Мхедриони»…
– Это мы, Габдрахманов, живём… Действительно, неплохо! Сыр, надо же…
– Илья, а костёр запалим? Можно?
– Валяй, Слав, можно.
– Командир, погоди, ещё пару слов…
Мы с Дедом останавливаемся, пропускаем мужиков, я смотрю на него, - что ещё?
– Вот, Илюшка… Держи.
Ни хуя себе!
– Дед…
– Держи, держи… Только так Славику, знаешь, чтобы он один съел, а то…
– Да ясное дело…
– …а то он делится сразу же начнёт со всеми, такой он… у нас, - договаривает Дед, он ведь у нас такой… обстоятельный он у нас, - до распада страны капитан-лейтенант морской пехоты Черноморского Флота Олег «Дед» Задирако…
– Спасибо, Дед. Я… Да что там, - спасибо, точка.
– Есть, точка, командир, - кивает мне наш тридцатилетний Дед.
– Сейчас порубаем, перекурим, и я носилками займусь…
– Чего пригорюнился?
– Славка изящно опускается
– Илюша, а у тебя «макароны» кончились? Для «Стеча»?.. Не ври, не ври, - кончились, кончились, я его когда поднял, затвор на задержке стоял… Держи, я со своего ПМ, восемь штук, правда, только…
– М-м, спасибо… Ох, ты ж! Славян! Я ж чего нашёл… блин, засунул я его… у этих подобрал… вот.
– Ого! А это чо такое? Илюш, а дай позырить, я таких и не… Мне?! Я… Ил… Ну, всё, всё… Спасибо, Илюша… Не, я так, я не шмыгаю… А как читается, Илюш, - Гл… Глоцк, что ли?.. Глок. “Glock-17”. Хм, здоровый, как твой «Стеч» почти, а лёгкий… Как это, пластик?.. А-а, рамка, - понятно… Ил, это американский, что ли… Ого, австрийский… А, вижу. Остеррейх, - это Австрия, да?.. Клёво! Чинная игрушка… Хм, чо, - так и называют, «пистолет XXI-го века»?.. Интересно, откуда «гасконцы» его надыбали… Думаешь? Да уж, «друзья», козлы их нюхали и свиньи облизали, - я бы на месте Запада, этого самого… Ну да, каждый на своём месте. А чо за патрон?.. Ну, этого сейчас и у нас полно, - если когда полно. А сколько сюда «маслят» надо?.. Так… Семнадцать? А в АПС твоём, всё же, двадцать… Ну, да, автомат… Не хуёво… Ха, Илюшка, а прикинь, а мне в двадцать первом веке… так, сейчас 1994-ый… Ебать, - двадцать один год мне будет! Ваще, прикинь… Точно, я и не… Надо же, столько же, сколько и тебе почти щас… Я тогда ПМ свой, на ножик у Фазиля сменяю, - можно, Илюш?
– на «хузбач» его… Да ну, мне нравится, национальная штучка… А куда он денется? Я же ему свой бинокль тогда не зажал, когда ты мне новый… Эх, скорей бы на базу, я так хочу… ну-у, ты понимаешь… Да я не краснею, иди ты!.. Ладно, тише. Во-от, неделю же… мы с тобой… не это самое… Да. Это точно. Погодь, командир, а где тут предохранитель?.. Ого! Класс. Умеют, что тут скажешь, придумали, - на спуске, скажите, пожалуйста… Ну-у, может, ты и прав, в бою он и не особо нужен… А-а, вот чего ты очередью… Тетеря. Ой! Ил, гад! Ну, пиздец… Ладно, ладно, - тихо… Не буду я с тобой больше целоваться. Так я решил. Сейчас. Хм… Да? Ладно, буду… А ЭТО обязательно даже буду, - ёлки, Илюшка, я прямо щас готов… хочу… Ну, всё, всё. Смущается он, - скажите, пожалуйста!
– «Ил-2» наш смущается…
Как же я люблю поганца! Непереносимо, до физической боли, до ломоты в висках… Славка «Сладкоежка» Сладцев… Никто не решится его назвать «Сладкоежкой» вне боя, - он и за меньшее убить может, был однажды прецедент, все запомнили, - такой он у нас, Славка, а я, - я называю, наедине… совсем когда наедине… Я, улыбнувшись, протягиваю ему плитку шоколада.
– Слав, тут такое мнение у нас с Дедом возникло, - отметить твою призовую стрельбу из РПГ. Вот. Как результат, - прими скромные знаки признательности от твоего непосредственного командования. Моего, в смысле.
– Ха… Ты даёшь, Ил, «знаки». Надо же, - шоколадка… А где взяли, неужто у этих? Надо же, «Бабаевский», какой-то… Хорошо живут «гасконцы».
– Да ты что, Славка, - это Дед. Деда, что ли, не знаешь, - стал бы он… Он же… Военно-морская школа. Выменял, наверно, где-нибудь, или… Для такого случая. Ты что?
– Да нет, я так… Ты не думай, я не плачу, так просто… Люблю я тебя, Ил, даже не знаю как! И всех, конечно, и Деда, - но ты… Ну, всё, всё… Э-хе-хе… «Бабаевский»… держи половинку.
– Вячеслав. Ты что, со мной первый день, что ли? Знаешь ведь, что я сладкое не терплю, - вполне безразличным тоном говорю я, стараясь не сглотнуть, вполне безразлично отвожу глаза… полный ведь рот слюны, сука…
– Да? Ладно… Не, Илюш, знаешь чо, я тогда Фазилю половинку отнесу, - можно?
– ну, как премия будет, а то он, и правда, зажмётся ножик менять…
– Пошли вместе, - говорю я, стараясь ни даженьки не улыбнуться, не дайте, все наши Боги, мне щас улыбнуться!
– Мне их снять пора, уходим скоро, пусть перекусят, чем осталось, а там, может быть, я и помогу тебе его уговорить.
– Да ну, командир, чего там…
Славка вдруг отчаянно смущается своего, ребяческого, в общем-то, желания выменять у Фазиля его легендарный ножик, - хоть и собрался Славка меняться на очень даже серьёзную вещь, на свой «Макаров», - но ведь, как ни крути, - ребячество это… Боги, все наши Боги, как я люблю этого пацана…
– Пошли, Славян, пора их с охранения снимать, и уходить будем.
Я встаю, сейчас я уже для Славки не любимый его Илюшка, с которым можно всё, что угодно, - ВСЁ!
– и о чём угодно, - обо всём, - сейчас я командир отряда, в котором он воюет, а он сейчас Вячеслав «Сладкоежка» Сладцев, снайпер нашего отряда, - и командую нашим отрядом я, Илья «Ил-2» Ласочев, а он ещё и мой, типа, ординарец, но, главное, он снайпер, - ну, пускай и с дурацким позывным, - но пусть вне боя рискнёт кто-нибудь его так… И Славка тут же вскакивает, - пошли, так пошли, сразу бы так и сказал, командир. Я, свистнув, показываю жестами Деду, что мы со Славкой пошли снимать наше охранение, Дед кивает, встаёт, идёт
Мы идём след в след, Славка впереди, разумеется. Я ведь так и не привык ни к этим горам, ни к этому лесу, - да, я по жизни горожанин, и хоть рядом с моим, таким странным Городом и есть горы, - но то совсем другие Горы… И очень даже хорошо, что я горожанин, это и в Сухуми было кстати, и до того, в Гагре когда мы… А Славка, - он тут, в этих горах стал взрослым, он в свои пятнадцать лет про другие горы не очень-то и понимает… И про мирные города, большие и не очень. Мой, далёкий такой, странный до миража, - сразу на двух континентах стоящий, мастеровой, стальной город, построенный железными людьми, собравшимися для этого со всей, огромной и бывшей тогда единой страны, у подножия самого большого в Мире куска железа, на месте старой пограничной казачьей крепости, чёрные вороны которой, живущие триста лет, помнят Пугачёва… Какой там, у меня ветер… Особый, горький и свежий, из степи приходящий, со стороны изначальной родины Ариев, приходящий из самого Аркаима, ласкающий в нём могилы, в которых похоронены головы родителей и соплеменников Заратустры, после прокатывающийся над Уралом, бьющийся в Южные отроги спокойных, таких непохожих на здешние, моих гор… Самых богатых в Мире. Рассыпавших свои агаты, малахиты и изумруды далеко в степь на Восток… Запах полыни, все запахи этой степи, пепельными волнами ковыля ткнувшейся с разбегу в подошву самых старых в нашем Мире гор… Скоро всё закончится, и мы со Славкой поедем ко мне в Магнитку. Так мы решили. Давно уже, целую вечность назад мы со Славкой так решили, - полтора года назад. Как только у нас всё началось, - наша Любовь, наша верность, наша жизнь, которая навсегда, - когда началась наша новая жизнь, тогда мы так и решили, - жить будем в странном моём городе, - надо же, Илья, агаты прямо на школьном дворе!.. Когда это всё, война эта, которую я выбрал для себя сам, война, которую Славка со своей погибшей мамой не выбирал, не ждал и не хотел, - когда она закончится, эта священная для нас война, сделавшая нас со Славкой мужчинами,- когда эта проклятущая, принёсшая мне счастье война закончится, - тогда мы со Славкой уедем ко мне, в Магнитку…
Я смотрю в Славкин стриженный, выгоревший за лето почти до бела, - а так-то золотистый, - затылок, и меня топит нежность… На грани выносимости нежность, - больно, и… сладко… Хм, «Сладкоежка»… Интересно, всё-таки, мне: - какие у него станут волосы, когда отрастут? Волнистые, прямые, кудрявые… Сам-то он не помнит, - почти всю жизнь, - да всю свою юную взрослую жизнь!
– он живёт так, - коротко стриженым легионером маленькой страны, спокон времён называемой жителями «Страной души», занявшей совсем немного места в горах на берегу Чёрного моря… Блин, помыться бы ему надо, - всем нам надо помыться, - ручей… Одно название… Вот у нас на Урале… Озёра… Ильмень… Ха, как я Славку первый раз купал, когда отбил его у этого выблядка, у Томаза, гори он во всех преисподних… Горит, наверно, я же его… Как тогда удачно вышло, - как он на нас напоролся… Славка, маленький, завшивевший, забитый людьми Томаза, затраханный самим Томазом… Блядь, - ненависть, это сильное чувство. Ну, Любовь посильней, всё же… моя, Славкина… Война. А что, - война?! Можно, разве, на войне стать таким, каким был этот Томаз? Другие же такими не стали… «Сладкоежка» мой вообще, самым лучшим становится, - и какое счастье, что со мной, у меня на глазах… на моей груди… Да, жаль, не часто у нас это с ним, - война… скоро всё закончится, - тогда и… Уедем, учится Славке надо, мне университет заканчивать надо, - много чего нам со Славкой надо, и это всё у нас будет! Мы же так решили… И навсегда. Это тоже так мы решили со Славкой. На всю жизнь, и дальше, - смерти ведь для нас нет вовсе, - это мы со Славкой знаем, - это я сегодня в очередной раз убедился, когда с автоматом, зажатым левым локтём, со «Стечем» в правой… Нет, смерть, - это не для нас…
Славка забирает по этой, непонятно каким зверьём оставленной тропке, - кабаны?
– левее, там, на спуске в распадок, которым мы сюда пришли, должен быть Фазиль с мужиками. Славка показывает мне отметку выше по склону, там мы шли, я ему улыбаюсь, он снова идёт вперёд. Это последняя в жизни моя улыбка, которую видел Славка. Это был последний наш взгляд, которым мы с ним в жизни обменялись, - много было всяких взглядов, и даже сорились когда, - злых даже иногда, - но это всё были взгляды… А этот стал ПОСЛЕДНИМ. Сейчас Славка, рассеяно думающий об этой своей, ребяческой мене «пестик на ножик», заденет растяжку, неизвестно кем и неизвестно когда поставленную тут, на этой, непонятно кем проложенной тропке, - козы?
– и граната на конце растяжки… проволока, задетая подпаленной Славкиной кроссовкой, выдернет у гранаты чеку, и граната через положенное ей Богом Изобретателем время взорвётся. Славке достанет этого времени… секунд этих, чтобы вернуться из своих мальчишеских мечтаний об этом дурацком, - таком красивом, серебром и рогом тура отделанном ножике, - вернуться сюда, ко мне, в эти проклятые горы… И он успеет меня оттолкнуть, - эх, Сладкоежка, учили мы тебя, учили… уж если задел чего, по запару, ногой, - всё!
– вались сейчас же! Падай… А упаду я, упаду от Славкиного толчка, - последнего в жизни нашего прикосновения, - а он левым боком примет всю группу осколков, идущую в наш сектор… почти всю. Мне достанется совсем ничего… в грудь, и в бедро… пустяки, и после худшего выживают…