Завод седьмого дня
Шрифт:
– Ну, а этот где? – поинтересовался Натан.
– Который из этих? – не смутился Астор, жестом призывая пилотов подождать.
Всего пилотов было шестеро: трое из крыла Астора и трое из Завода. Крылья были подняты только на трех лагах, и все они были местными, станичными.
– Который мой брат. Второй тоже сойдет.
– Не знаю, но сказали, что будут наблюдать.
Командир снова повернулся к пилотам. Дальше они уже говорили о чем-то отвлеченном, и Натану не осталось ничего лучшего, кроме как уйти в сторону. Юрген, что-то пробормотав, отошел к своим товарищам, а вот Элиот
За ним вообще было очень удобно следовать в толпе: после младшего брата Старика (даже это невольно внушало уважение и трепет) оставался некоторый зазор, в который успевал проскользнуть Элиот.
Они встали во втором ряду (первый ряд совершенно спокойно мог оказаться в воде, что имело бы нехорошие последствия для здоровья), тихо переговариваясь в ожидании показательного выступления. Хотя что там показывать? Всем станичникам с детства был известен тихий гул взлетающих и заходящих на посадку лагов.
Но сам этот волнительный момент, элемент показательности – все это стянуло на причал такое количество людей.
Элиоту это не нравилось – слишком много людей, которые должны были работать, но еще больше – то, что он сам пришел сюда. И пусть его приволок сюда Натан и даже не оставил выбора.
Выбор-то есть всегда, это Элиот знал прекрасно. И от этого был еще более недоволен.
Наконец толпа зашуршала. Натан подергал его за рукав, призывая смотреть.
Пилоты первыми влезли в лаги, подбадриваемые Астором. За ними, осторожно взобравшись на покачивающиеся лодки, заняли пассажирские места заводчане, тоже будущие пилоты. Их научили уже всему, что знали сами станичники, и осталось всего ничего: ощутить восторг полета, привыкнуть к болтанке на приземлении и улететь куда подальше, в свой родной Завод.
Затарахтели моторы, лодки начали свой разбег по воде, помедлили и оторвались от зеленоватой глади. Первые несколько рядов окатило блестящей занавесью воды, когда лаги развернулись, делая красивый поворот над станицей. По спирали они начали подниматься высоко вверх, пока, наконец, не пропали, не слились с солнечным диском, который слепил глаза и мешал смотреть.
Элиот прикрылся рукой и зажмурился – перед глазами плыли разноцветные пятна. Проморгавшись, дальше он уже не высматривал лодки. Ничего, вернутся, никуда не денутся, а глаза дороже.
А Натан упрямо пялился наверх, тоже прикрывая ладонью, как козырьком, глаза. Судя по досадливо подрагивающим губам, он, как и сотни людей вокруг, ничего не видел и был этим расстроен.
Гудение вернулось раньше, чем способность видеть. Но вот лаги сделали почетный круг и зашли на посадку, скользя по воде и поднимая волну. Они почти синхронно стукнулись боками о причал, и спустя пару мгновений им уже перекинули веревки, чтобы закрепить лодки.
Астор возбужденно подпрыгивал, хлопая по плечам пилотов, после чего повел их с причала. Люди расступились, давая пройти. Шестеро человек на пару дней стали настоящими героями для всех вокруг.
И сейчас они шли в столовую. На праздничный обед, как шепнул Элиоту Натан и потянул за собой. С трудом выбравшись из толпы, они обходными путями двинулись к обеденному залу, в котором оказались раньше прочих, поэтому и заняли места неподалеку от героев дня.
В этот раз на обеде присутствовал даже Старик. Он сидел во главе стола и переговаривался с Кристианом, который был от него по правую руку. Увидев младшего брата, Старик кивнул, а Натан просто пожал плечами и принялся за обед.
В этот раз повара постарались на славу. И вправду – как праздник. Некоторое время Элиот думал только о еде, и никогда еще он не чувствовал себя увлеченным простым, казалось бы, набором продуктов. Морс отдавал терпким запахом алкоголя, но Элиот не выпил много: один стакан, а от продолжения отказался, поглядывая и за Натаном. Тот, видимо, решил, что праздник есть праздник.
Элиот его решения не одобрял, но прекрасно знал, что дождется, пока Натан решит, что с него хватит – и они вместе отправятся домой. Чувство ответственности не позволит ему уйти раньше.
Ничего важного больше не случилось. Старик с Кристианом, поев, ушли куда-то, и Элиот потянул Натана за собой. Тот не сопротивлялся, а просто шел. Передав Натана в руки его матери и отказавшись от чая, Элиот поднялся к себе.
Пустая квартира встретила его ожиданием и уютом, спокойствием, которого было так мало сегодня: слишком много людей было на причале и в обеденной.
В квартире было хорошо и тихо, и некоторое время Элиот просто сидел в мягком мешке, сшитом Сью, перебирая чистые листки бумаги и вертя в руках грифельный карандаш, пачкая пальцы. Перед глазами мелькали картинки прошедшего дня.
Почти весь остаток дня он провел, склонившись над столом – рисовал. Поначалу выходило неловко, потому как в последний раз он рисовал еще до того, как пошел работать. Но потом руки сами собой вспомнили, и к вечеру на плотной бумаге для чертежей появились местные и заводские лаги, три лодки, уходящие в небо и возвращающиеся на воду.
И лица, много лиц: Карел, Николь, Натан, Жанн.
Некоторых лиц, против воли Элиота, было больше, чем других. Тогда он откладывал рисунок в сторону и брался за новый лист. А перед сном долго тер свои руки, черные от грифеля, под проточной водой и ни о чем не думал.
Точнее, старался, иначе ни за что бы не уснул. А на следующий день надо было на работу.
Через полгода заводчане вовсю уже летали над Станицей и даже уходили севернее, по морю. Лаги с черными лентами уходили и за горы, но упорно возвращались.
Навыки полета вспоминал и Элиот. Иногда Натан брал его с собой в лес: когда ему нужна была помощь или просто было скучно.
Вот сегодня, например, Натану поручили показать округу ученику Берга, и он не придумал ничего лучше, кроме как позвать Элиота. А тот, в свою очередь, взял с собой Гуго, который никогда не видел ничего, кроме станицы и моря. И леса, когда платформа поворачивалась.
Два станичных лага взлетели над морем задолго до предобеденной болтанки, с расчетом, чтобы вернуться сразу после нее. Натан, влезая в лаг, ощутимо нервничал и локтем прижимал к себе объемистый мешок, закинутый на плечо. Поэтому он постоянно злился на зеленоватого от полета Марка, слишком молодого, чтобы летать самому, но достаточно взрослого, чтобы этому учиться.