Завоеватель
Шрифт:
– Не старая и не дура, – тихо возразил Хубилай. – Ты до сих пор мне нужна. Чем бы я занимался, если бы не разговаривал с тобой?
Сорхахтани снова улыбнулась, ее лицо сморщилось, как старая тряпка.
– Я не хочу… отправляться к твоему отцу сегодня же. Хочу сказать Мункэ, что я думаю о его казнях.
Хубилай скривился.
– Судя по слухам, он потряс воображение царевичей и военачальников. А кому по вкусу бойня? Они называют его новым Чингисом.
– Наверное, так оно и есть, – задыхаясь, проскрипела Сорхахтани.
Хубилай поднес ей чашу с яблочным соком, который она выпила с закрытыми глазами, и заметил:
– Мункэ мог прогнать Огуль-Каймиш и ее старую служанку.
Он изучал житие своего деда и подозревал, что мать права, однако это не избавляло от горечи. Менее ста казней – и его старший брат прослыл безжалостным. Разумеется, как правителю, это ему не мешало. Люди считали Мункэ символом эпохи новых завоеваний. И, вопреки опасениям и личной неприязни, Хубилай понимал, что люди правы.
– Он станет ханом, сынок. Не оспаривай его решений. Запомни, твой брат не Гуюк. Мункэ силен.
– И глуп, – шепнул Хубилай.
Сорхахтани засмеялась, а потом закашлялась. Такого сильного приступа сын у нее еще не видел. Она кашляла и кашляла, а когда промокнула рот простыней, царевич увидел на ткани кровавое пятно. Он смотрел на него во все глаза.
Едва кашель стих, Сорхахтани покачала головой и чуть слышно проговорила:
– Мункэ не дурак, Хубилай. Он понимает куда больше, чем ты думаешь. Его воинам пастухами уже не стать. Он играет с огнем, сынок. Отступать уже поздно.
Хубилай нахмурился: ну почему его мать во всем поддерживает Мункэ?! Ему хотелось разделить с ней свой гнев, а не выслушивать оправдания действий брата. Не успев заговорить, он вдруг понял: Сорхахтани ему мать и лучшая подруга, но равного отношения к своим детям от нее не жди. Она просто не видит недостатков Мункэ. Хубилай с досадой подумал, что в лучшем случае обидит ее. Он прикусил язык, запретив себе спорить.
– Я подумаю над этим. Мама, ты, главное, выздоравливай. Хочешь ведь увидеть, как Мункэ станет ханом?
Сорхахтани слабо кивнула. Прежде чем уйти, Хубилай вытер ей пот со лба.
Тело Гуюка сожгли на ритуальном костре за Каракорумом, и траур закончился. Тело загнивало даже в холодном подвале, и от костра сильно пахло ароматическими маслами. Мункэ наблюдал, как пламя уничтожает его предшественника. Каждый второй из присутствующих был пьян. Дух хана нужно проводить в мир иной – других предлогов не потребовалось. Пьяные тысячами брели к погребальному костру, брызгали архи с кончиков пальцев или попросту выплевывали в огонь. Кое-кто подбирался слишком близко и с криками отбегал: одежда занималась, и ее приходилось тушить. Во тьме мелькали тысячи мотыльков и кусачих насекомых, ярким светом привлеченных из города и поселений. Мошки гибли миллионами, летя на пламя и черным облаком нависая над костром. Мункэ вспомнил девушек, слуг и воинов, похороненных вместе с Гуюком. «С ним горят одни мошки», – подумал он и улыбнулся.
Когда огромный костер превратился в сияющую гору выше человеческого роста, Мункэ послал за братьями. По его приказу Хубилай, Хулагу и Арик-бокэ вместе с ним отправились в притихший город, оставив народ пировать. После такой ночи на свет появятся дети, в пьяных ссорах погибнут мужчины и женщины, но ведь жизнь и смерть соединены навеки. Все правильно, так и должно быть.
Братья шли по городу, казавшемуся пустым. Мункэ и Хубилай, такие разные внутренне и внешне, непроизвольно держались впереди. Хулагу, не отстававший от старших братьев, такой же коренастый и широколобый, как Мункэ. Арик-бокэ – самый низкорослый, с бегающим взглядом и старым уродливым рубцом через все лицо. Часть рубца была багровой, часть – желтой, как мозоль. Несчастный случай оставил его без переносицы, поэтому дышал Ариг шумно, через рот. Любой признал бы в четверке братьев, хотя непонимания между ними было больше, чем дружбы. Они молчали, ожидая, когда Мункэ поделится с ними планами.
Хубилай переживал больше других. Только он не отрекся от цзиньской культуры – ни в прическе, ни в тонкой шелковой одежде. Получился маленький бунт, но Мункэ пока мер не принимал.
Дворец охраняли ночные стражи: в свете ламп и тишине несли они свою службу. Кешиктены стояли по стойке «смирно», а завидев орлока, вообще уподобились статуям. Мункэ их словно не замечал, погрузившись в раздумья. Через внешний двор он буквально пронесся; Арик-бокэ едва поспевал за братьями, спешащими через внутренние дворы к залу для приемов.
Двери из полированной меди тоже караулили кешиктены. На сверкающих рамах ни зеленого пятнышка, сильно пахло воском. Мункэ еще не стал ханом, но в городе его приказы считались законами и выполнялись неукоснительно.
Со скрытым раздражением Хубилай наблюдал, как брат входит в зал, убирает салфетку с кувшина, наливает в чашу вино и выпивает его быстрыми глотками. Сидеть стало негде. Зал опустел – остался лишь длинный стол, заваленный картами и свитками, перевязанными разноцветными нитками. Сверкающий трон Гуюка и Угэдэя исчез – наверняка пылился где-нибудь в ожидании нового века.
– Хотите вина? Пейте! – предложил Мункэ.
Хулагу и Арик-бокэ подошли к столу, а Хубилай все стоял у двери и ждал объяснений: зачем они здесь?
Объяснения не замедлили себя ждать.
– Весной я стану ханом, – заявил Мункэ. Он не торжествовал, просто констатировал факт. – Я – орлок войска и внук Чингисхана. Байдур возражать не будет, а Бату написал, что поддерживает меня.
Хубилай переступил с ноги на ногу, и Мункэ остановился. Волею Угэдэя двум самым влиятельным царевичам достались далекие земли. Они против не выступят. Простоватый Мункэ вознесся над всеми ними. Он принимал это как должное; впрочем, если честно, никого другого тумены и не приняли бы.
– Да, брат, быть тебе ханом, – проговорил Хубилай, соглашаясь с мнением Мункэ. – Наш отец гордился бы сыном, который вознесся так высоко.
Орлок пристально на него взглянул: не смеется ли Хубилай? Насмешки не почувствовал – и хмыкнул, радуясь своему превосходству.
– Ничего, я и вас пристрою, – пообещал он братьям. Хубилай отметил, что обращается он к Хулагу и Арик-бокэ, но все равно кивнул. – Мы вознесемся вместе, как и хотелось бы отцу. Сегодня мы обсудим будущее нашей семьи.