Завоеватель
Шрифт:
Хасан быстро обернулся, заслышав женскую поступь. В переводе с арабского Камиила означает «самая совершенная», и красота этой женщины полностью соответствовала ее имени: волосы черные, кожа оливковая, при ходьбе бедра колышутся так, что глаз не отвести.
Сулейман хмыкнул, видя телячий восторг Хасана. Два года назад он забавы ради сделал Камиилу женой слуги. А потом наслаждался смятением дурака, когда тот сообразил, как ему повезло. До Камиилы у Хасана женщин не было, вот потеха! Нащупывать чужие слабости Сулейман умел мастерски. Из Хасана можно было веревки вить, только бы Камиилу не наказывали. С чувствами молодого
Камиила подала чай, ни разу не взглянув на мужа. Сулейман восхищался ее самообладанием. Собаку можно обучить лишь простейшим командам, а вот люди поразительно многогранны и покладисты. В присутствии господина Камиила словно не видела Хасана. Сколько раз Сулейман до крови избивал молодого идиота, чтобы выжать из нее хоть слово. Он знал, что Хасан влюбится в знойную красавицу, а вот взаимность Камиилы стала чудом. Сулейман держал чашку сухими ладонями, вдыхал тонкий аромат чая и украдкой наблюдал за происходящим. Если бы он только мог помыкать монгольскими военачальниками так же ловко, как своими слугами!
Камиила поклонилась, и Сулейман медленно провел пальцем по ее скуле.
– Ты очень красивая, – похвалил он.
– Господин, вы так любезны, – отозвалась женщина, не поднимая головы.
– Да, – отозвался Сулейман и, допивая чай, оскалил желтые зубы. – Цветочек, забери с собой Хасана. Мне нужно поговорить с сыном.
Получив дозволение уйти, Камиила поклонилась и выплыла из комнаты; Хасан, не справляясь с трясущимися руками, – следом. Сулейману вдруг захотелось позвать их обратно, но он не успел: заговорил Рукн-ад-Дин, в глазах его пылал гнев.
– В доказательство нашей решимости можно уничтожить крепость в Ширате. Надежной ее и так не назовешь: сплошные ящерицы да растрескавшиеся камни. Если на виду у всех уничтожим ту крепость, получим еще год. Кто знает, вдруг за это время монголы уйдут?
Сулейман взглянул на сына, в очередной раз пожалев, что не оставит умного наследника. Сколько лет он надеялся на рождение сына, похожего на него самого, но те надежды давно умерли.
– Тигра не успокоишь, скармливая ему собственную плоть. – Хасан с Камиилой ушли, и теперь Сулейман злился на Рукн-ад-Дина, прервавшего его забавы. – Если мне уготована столь мерзкая участь, без боя крепость не отдам. Надо выяснить, чего добивается этот воитель, и молиться, чтобы он не оказался таким, как его дед Чингисхан. Думаю, нет. Таких, как Чингис, мало.
– Не понимаю, – отозвался Рукн-ад-Дин.
– Это потому, что ты человек слабый. Ты раб своих аппетитов, поэтому отрастил пузо и ходишь к моим докторам, чтобы те свели бородавки с твоего мужского достоинства. – Сулейман остановился: решится сын ответить на его оскорбления? Рукн-ад-Дин молчал. Старик насмешливо фыркнул и продолжил: – Когда Чингисхан явился к моему отцу, он желал только разрушать и покорять. Богатства не хотел, власти и титулов ему хватало. К счастью, сынок, на земле таких немного. Остальные чего-то домогаются. Ты предложил этому Хулагу мир, и он отказался. Предложи ему золото – увидишь, что он скажет.
– Сколько мне ему дать? – спросил Рукн-ад-Дин.
– Ни
– Ты позволишь мне отдать Хулагу все? – изумленно спросил Рукн-ад-Дин.
Отец ударил его по лицу с такой злостью, что от боли и неожиданности молодой человек упал навзничь. Когда Сулейман заговорил, голос его звучал совершенно спокойно.
– Какой прок от золота, если падут Аламут и Шират? Нам на целом свете никто не страшен, кроме монголов. Они не должны прийти сюда, сынок. Вечно не простоит ни одна крепость, даже Аламут. Я бы даже одежду свою Хулагу отдал, если бы он хоть ненадолго оставил нас в покое. Может, золото его убедит… Поживем – увидим.
– А потом? Что будет, если он откажется от золота? – спросил Рукн-ад-Дин, щека которого еще пылала от пощечины.
– Если Хулагу откажется от золота, мы разрушим Шират, некогда лучшую из наших крепостей. Сынок, тебе известно, что я там родился? Тем не менее я готов пожертвовать Ширатом, чтобы спасти остальное. – Сулейман устало покачал головой. – Если же монгольскому царевичу не хватит этого, мне придется подослать своих лучших людей, чтобы отравили ему еду и вино, перебили охрану и уничтожили Хулагу спящим. Я стараюсь избежать этого, сынок. Не хочу гневить разрушителя городов, убийцу женщин и детей.
Сулейман на миг сжал кулаки. Его отец подсылал фидаев к великому хану, но добился лишь нового кровопролития. Чингисхан разрушил города и выкосил настоящую дорогу смерти – там, где он прошел, до сих пор пустыня.
– Если же не останется выбора, придется отнять у Хулагу жизнь. Тот, кто угрожает нашему существованию, не лучше моего козопаса. Погибнуть может каждый.
Хулагу смотрел, как на ветру колышутся трупы. Мункэ будет им гордиться. В походах на запад и на юг от Самарканда полководец не знал жалости. Теперь разлетится молва о новом хане, которого нужно бояться. Хулагу понял свое задание и теперь с жаром зарабатывал одобрение старшего брата. После штурма в городе остались лишь девять молодых людей: остальных жителей воины уничтожили. Река покраснела от крови, течение уносило тела. Хулагу любовался цветом воды: вот бы течение разнесло кровь на сотни миль, пугая каждого, кто ее увидит. Тогда его больше не встречали бы запертыми воротами.
По дороге на запад Хулагу сжег три маленьких города: убил немногих, зато разорил и обрек на голодную смерть местных жителей, забрав хлеб, соль и масло. Он не запомнил название городка с высокими стенами, где встретил отпор. Местные заперли ворота на железные засовы и укрылись в погребах, оставив солдат охранять стены.
Продержался город лишь день. Мункэ дал Хулагу меньше пушек, чем Хубилаю, но их все равно хватило. Хулагу выстроил восемьдесят пушек в ряд, и те пробили ворота двумя залпами блестящих ядер. Паузы не последовало – пушки стреляли и стреляли, дробя камень и тела защитников города. Тумены равнодушно следили за штурмом, ожидая приказов Хулагу.