Завтpак с видом на Эльбpус
Шрифт:
Барабаш был первым, с кем я познакомился из своего отделения. На следующее утро я увидел и остальных своих новичков. После полубессонной ночи в самолете, суеты в аэропорту Минводы, после двухсоткилометровой дороги по равнине и Баксанскому ущелью, после первого в их жизни воздуха высокогорья все они были дряблые, как осенние мухи. Они щурились от безумного белого света, заливавшего окна комнаты. Я пожимал их вялые руки, называя свою фамилию. Я хотел получить группу "катальщиков", лыжников, которые хоть раз были в горах, но мне дали новичков. Ну, я не обиделся.
Мои новички сверхвнимательно слушали меня, будто страшились пропустить какое-то магическое слово, которое даст им ключ к быстрому и ловкому катанию
Все нажитое человеком - его скелетом, его механикой, его мускулами, двигательные рефлексы, закрепленные за миллионы лет, - все это протестует против основных движений горнолыжника. Если легкая атлетика является продолжением естественных движений, то горные лыжи - конструирование новой системы перемещения человека в ограниченном весьма определенными требованиями пространстве. Горные лыжи пополнили механику человека способностью вырабатывать новые двигательные рефлексы. Сегодня я лечу по бугристому снежному склону и мои ноги, бедра, корпус, руки проделывают движения в быстрой и ловкой последовательности. И мне кажется странным, что этот комплекс техники никогда раньше никому не приходил в голову. Я много раз перечитывал рассказ Э. Хемингуэя. "Кросс на снегу", в котором он описывает два древних горнолыжных поворота - телемарк и христианию. Сегодня эта техника - понятая высоко рука с палкой, выставленная далеко вперед на согнутом колене нижняя по склону лыжа - кажется смешной, да и уж вряд ли кто-нибудь сможет сегодня показать классический телемарк. Австрийская техника параллельного ведения лыж, выработанная в послевоенные годы, стала надежным фундаментом спуска с гор любой крутизны, рельефа, любого снега. Впоследствии французы изобрели свою технику.
Конечно, всего этого я не говорил своим новичкам. Пухлые, вялые, встревоженные, они сидели передо мной. Я должен осчастливить их. Они научатся преодолевать страх одного мига, когда лыжи в повороте на секунду оказываются направленными строго вниз по склону и кажется, что, не сделай вот сейчас чего-то быстрого, судорожного, и полетишь ты на этих пластмассовых штуковинах прямо в пропасть. Но эта маленькая прямая всего лишь часть дуги-поворота. В тот день, когда мои новички ощутят это, к ним придет волнующее чувство преодоленного страха. В конце концов,- самые большие радости внутри нас. Я улыбнулся и осмотрел свое отделение.
Впереди всех сидел, естественно, мой замечательный оппонент в вопросах любви и дружбы теоретик Барабаш. Он настороженно-скептически слушал все, что я говорил, явно намечая темы, по которым вступит со мной в широкую дискуссию. Рядом с ним напряженно сидели два молодых человека, успевших сбегать на нарзанный источник, что легко определялось по двум бутылкам из-под шампанского, висевшим у каждого из них на шее на белых бечевках. Впоследствии эти молодые люди получат прозвище "реактивщики", но не столько за свою профессию, сколько за страсть к скорости, явно не соответствовавшую их технике. Сзади "реактивщиков" достойно расположились супруги А. и С. Уваровы. Кажется, они ошиблись адресом. Супруга вообще явилась при белой, в кружевах кофточке. Жалко. Такие обычно ездят отдыхать на, как они выражаются, "Кавминводы". Может, местком что-то перепутал? Разберемся. Далее, Костецкая Елена Владимировна, двадцати шести на вид лет, редактор телевидения. Я бы добавил в анкете - хороша собой. Уверенный и печальный. взгляд. Далее - Куканова Галина, Внешторгбанк. Бойкий глаз, средняя курносость. Курит
Вот и все мое войско.
После вступительной лекции задавали обычные вопросы, порой смешные. Барабаш молчал. И правильно. Тяжелая артиллерия не участвует в местных стычках. Слава Пугачев внимательнейшим образом выслушал все вопросы и ответы и, без запинки назвав меня по имени-отчеству, спросил:
– Павел Александрович, вы, как наш инструктор, можете ли дать стопроцентную гарантию, что с нами здесь ничего неприятного не случится?
Меня прямо-таки поразила эта наглость.
– На этот вопрос, - сказал я, - легче всего ответить таким образом: да, я гарантирую это, если вы будете совершенно точно выполнять мои требования. И это будет правда на 98 процентов. 2 процента - на неопределенность.
– Например?
Мне нравилось, как он говорил - твердо, уверенно.
– Например, если вы сегодня напьетесь в баре и оступитесь на ступеньке.
– Это очень тонко, - заметил Слава Пугачев, - но я хотел бы, Павел Александрович, получить ясный ответ.
– Вы боитесь сломать ногу? Руку? Голову?
– Да, я опасаюсь этого. Я нахожусь в таких обстоятельствах, что не имею на это право.
Господи, да что же за обстоятельства такие у него в НИИ шинной промышленности? Его что, на парашюте будут сбрасывать на заводы "Данлоп", чтобы выведать им секреты? На обеих девушек заявление об особых обстоятельствах произвело впечатление. Галя из Внешторгбанка даже ногу на ногу переложила.
– Я могу вам вот что сказать: несколько лет назад у меня был новичок, который занимался на склоне в шортах, но и в танковом шлеме. Были очень жаркие дни, и он сильно мучился. Он очень боялся ударить голову. В последний день занятий он сломал ногу. Когда я вез его на акье вниз, он с удовольствием, как мне показалось, содрал с головы этот танковый шлем и выбросил его.
– Он огорчился, что защищал не то место?
Ах, как можно было с этим Славой расправиться, опираясь на неловко сказанную фразу! Но я решил не делать этого.
– Я думаю, - ответил я, - что он огорчился потому, что весь отпуск вместо того, чтобы радоваться солнцу и горам, он пытался ощутить радость оттого, что с ним пока ничего не случилось.
Я встал, чтобы окончить этот разговор. Все пошли переодеваться и получать лыжи. К моему удивлению, супруги Уваровы тоже отправились на склон. На лестнице ко мне пытался прицепиться Барабаш - относительно процентной вероятности того или иного случая, но я выскользнул из его сетей, сказал, что цифры я взял наугад и заранее согласен на любую его трактовку.
Чаще всего вспоминалась мне в эти дни моя дочь, моя маленькая Танюшка... Мы с ней садились в наш троллейбус N23. Людей было мало. Я усаживал ее у окна, довольный тем, что она будет глазеть через стекло на улицу, и тем, что я буду ограждать ее от людей, проходящих по троллейбусу. Я испытывал острейшее желание быть рядом с этим маленьким человеком каждую секунду его жизни. Я без колебаний смог бы отдать свою жизнь за ее. Мы ехали с ней по Пушкинской, наш троллейбус катился среди машин и людей, и я был совершенно счастлив. Я видел ее желтую цыплячью шапочку, связанную ее матерью и подшитую для защиты от ветра изнутри шелком. Я видел розовый кусочек Танюшкиной щеки, соломинки ее волос, выбивавшиеся из-под шапочки. Иногда она поворачивалась ко мне и говорила: "Па, давай прочитаем!" "Давай", - отвечал я и, тонко подталкивая ребенка к чтению, говорил: "Начинай". "А-пэ-тэ-ка", читала она и вопросительно смотрела на меня.