Завтра была война (сборник)
Шрифт:
– Бросай оружие.
– Ребята… – От волнения Плужников всхлипнул. – Ребята, свои, милые…
– Мы-то милые, а ты какой?
– Свой я, ребята, свой! Лейтенант Плужников…
Остановили его на переходе в тяжелом подвальном сумраке, куда шагнул он со света и где пока ничего не видел, кроме неясной фигуры впереди. И еще кто-то стоял сзади, в нише, но того он вообще не видел, а только чувствовал, что там кто-то стоит.
– Лейтенант, говоришь? А ну, шагай к свету, лейтенант.
– Шагаю, шагаю! – радостно сказал Плужников. – Сколько вас тут, ребята?
– Сейчас посчитаем.
Их было
– Сержант Небогатов.
– Ефрейтор Климков.
– Какие планы, лейтенант? – спросил Небогатов после короткого знакомства. – Наши планы – рвать в Беловежскую Пущу. Давно бы туда ушли, да патронов нет: я тебя на голом нахальстве останавливал.
– Ну, для страховочки я за спиной стоял, – хмуро усмехнулся Климков. – А у меня – ножичек гитлеровский.
На ремне у него висел длинный немецкий кинжал в черных кожаных ножнах.
– Вместе рвать будем. – От радости, что встретил своих, Плужников сразу забыл о своем решении сражаться в крепости до конца. – Патроны есть, ребята, чего-чего, а патронов хватает. И еда имеется, консервы…
– Консервы? – недоверчиво переспросил ефрейтор. – Шикарно живешь, лейтенант.
– Веди сперва к консервам, – усмехнулся сержант Небогатов. – Уж и не помню, когда ели-то в последний раз. Так, грызем чего-то, как крысы.
Плужников провел их в свое подземелье кратчайшим путем. Показал дыру, малоприметную для непосвященных, рассказал об огнеметной атаке и гибели тети Христи. А про немца, что навел на них огнеметчиков, рассказывать не стал, объяснять этим ожесточенным, черным от голода и усталости людям, почему он отпустил тогда пленного, было бессмысленно.
– Мирра! – еще в подземелье закричал Плужников. – Мирра, это мы, не бойся!
– Какая еще Мирра? – насторожился сержант.
Он первым пролез в каземат, и не успели еще Плужников с ефрейтором пробраться следом, как он уже удивленно кричал:
– Миррочка, ты ли это? Глазам не верю!
– Небогатов?.. – ахнула Мирра. – Толя Небогатов? Живой?
– Дохлый, Мирра! – смеялся сержант. – Копченый, сушеный и вяленый!
Светясь от радости, Мирра тащила на стол все, что припрятывала. Плужников хотел было запретить есть все подряд, но сержант заверил, что норму они знают. Небогатов был очень оживлен, шутил с Миррой, а ефрейтор помалкивал, посматривая на девушку настороженно и, как показалось Плужникову, недружелюбно.
– Житье тебе тут, лейтенант, прямо как беловежскому зубру.
Плужников не поддержал этого разговора. Ефрейтор помолчал, а потом, когда Мирра отошла от стола, спросил угрюмо:
– Она что, тоже с нами пойдет?
– Конечно! – с вызовом сказал Плужников. – Она хорошая девчонка, смелая. Только крыс боится!
Но Климков не намерен был сводить разговор к шутке. Переглянулся с Небогатовым, и по тому, как сержант опустил глаза, Плужников понял, что в этой паре первенство определяется не воинскими званиями.
– Хромая она.
– Ну и что? Не настолько уж она…
Плужников запнулся. Отрицать хромоту Мирры было бессмысленно, но даже если бы она была абсолютно здорова, хмурый ефрейтор и тогда бы
– Я и сам собирался довести ее до первых домов…
– До первой пули! – жестко перебил Климков. – Где дома, там и немцы. Нам обходить дома нужно, да подальше, а не переть к ним в военной форме.
– Странный разговор! Не оставлять же ее, правда?
– Пусть сама выбирается. Только после нас, а то на первом же допросе продаст ни за понюшку. Чего молчишь, сержант?
– Брать с собой нельзя, – нехотя сказал Небогатов.
– А бросать можно? Я тебя спрашиваю, сержант: бросать можно?
В гулком, пустом подвале далеко разносились звуки, и Мирра слышала каждое слово. Тем более что теперь они уже не сдерживались, забыли о ней, словно решали сейчас не ее судьбу, а что-то куда более важное для них. Но для Мирры самым важным была сейчас не ее судьба, хотя сердце ее замирало от ужаса при одной мысли, что они могут уйти, оставив ее тут. И, несмотря на весь этот ужас, самым важным для нее было, что ответит Плужников на все их аргументы. Съежившись в самом дальнем и темном углу каземата, где крысы давно уже не боялись ни шумов, ни людей, Мирра слушала теперь только его, воспринимала только его слова, потому что то предательство, на которое его толкали, было для нее куда страшнее собственной судьбы.
– Ну, ты сам посуди, лейтенант, куда нам такая обуза? – приглушенно говорил Небогатов. – За внешним обводом – поле, там по-пластунски километра два ползти придется. Сможет она ползти?
– С хромой-то ногой! – вставил ефрейтор.
– О чем вы говорите! – громко сказал Плужников, уже с трудом сдерживая гнев. – О себе вы все время говорите, только о себе! О своей шкуре! А о ней? О ней подумать вы способны?
– Тут думай не думай…
– Нет, будем думать! Обязаны думать!
– Не подойдешь ты к домам, – со вздохом сказал сержант. – Ну, никак не подойдешь, понимаешь? Совались мы, пробовали: везде патрули, везде охрана. Что ночью, что днем. До сих пор оцепление вокруг крепости держат, до сих пор нашего брата вылавливают, а ты говоришь: думать.
– Мы – Красная армия, – тихо сказал Плужников. – Мы – Красная армия, это вы понимаете?
– Красная армия?.. – Ефрейтор громко, зло рассмеялся. – Ты еще комсомол вспомни, лейтенант!
– А я его не забывал! – крикнул Плужников. – Вот он, билет, здесь, на сердце! Я его вместе с жизнью отдам, только вместе с жизнью!
– Нету больше Красной армии! – заорал Климков, и непрочное пламя коптилок забилось, заметалось над столом. – Нету Красной армии, нету никакого комсомола! Нет!
– Молчать!
Стало вдруг тихо. Небогатов усмехнулся:
– Командуешь?
– Не командую, а приказываю, – сдерживаясь, негромко сказал Плужников. – Как старший по званию. Приказываю провести разведку, найти возможность пробраться в город и доставить туда девушку. А потом будем думать о собственной шкуре.
– Такой, значит, разговор? – продолжая улыбаться, спросил Небогатов. – А если не подчинимся? Доложишь по команде? Рапорт напишешь?..
– Подожди, Толя, – перебил Климков. – Глупо ссориться: нужны ведь друг другу.