Завтра мы будем вместе
Шрифт:
— Мне? Да… Но он женат.
— Ну и что? Разве это для любви преграда? — Я говорила с легким пренебрежением, будто я была старшая, а не Светлана.
— Для любви, может, и нет, а для жизни — преграда.
— И кто он — офицер, мичман?
— Его здесь нет. Он в другом месте живет, — задумчиво сказала Светлана и тотчас перевела разговор на другую тему:
— А знаешь, у нас скоро юбилей части, грандиозное празднество намечается.
Голос Светланы снова стал ровен и деловит, будто она выступала с докладом, а не беседовала на кухне. Она рассказала, что официально полигон считался послевоенным объектом, хотя морские мобильные отряды базировались здесь раньше и принимали активное участие в боевых действиях
Мероприятие должно было состояться в клубе, стоящем против нашего здания. Оттуда доносились как раз громкие звуки «Славянки», с чувством исполняемые матросским оркестром. Репетиция шла полным ходом. Уже шла подготовка к юбилею — как я раньше не замечала? Над входом в клуб были вывешены флаги: военно-морской советский и андреевский — с голубым крестом по диагонали белого полотнища. Сейчас пошла мода на дореволюционные реликвии. Вообще время непонятное, какое-то неопределенное. Волна преобразований, начатых Горбачевым, всколыхнула и эту воинскую часть. Светлана продолжала:
— Теперь, после горбачевского антиалкогольного указа, все официальные мероприятия у нас проходят трезво. В клубе на столиках будут только фрукты и кофе.
— И что — ни-ни?
— Формально — ни-ни. Да это и к лучшему.
Морской братии узда не повредит. Народ бесшабашный. Но конечно, совсем без спиртного наш народ веселиться не умеет. Матросы гонца пошлют в деревню за самогоном и в клуб придут уже навеселе. А офицеры после официального мероприятия семьями соберутся, по-домашнему посидят. Ну, там уже жены за ними смотреть будут.
Через два дня затянувшаяся монотонность нашей практики прервалась, в родную гавань возвращался эсминец. Наконец я увижу своего отца!
Весь гарнизон вышел к причалу встречать моряков. Корабль бросил якорь на рейде, в море. Небольшой катер доставил на берег команду и участников экспедиции. В первых рядах встречающих толпились жены и дети моряков. Чуть поодаль — мы с Юрой, пришли поглазеть на это зрелище. Вдруг он незаметно ткнул меня в плечо, шепнув: «Вон там, гляди, кавторанг Островский, помнишь, я тебе о нем рассказывал». Я видела, как на шею Островскому бросились его почти взрослые дети, я видела их на волейбольной площадке. Значит, это мои брат и сестра! Как потом Островский, наклонившись, поцеловал свою жену, маленькую, незаметную. Он прошел с семьей мимо толпы встречающих и приветливо махнул рукой Юре.
Я лишь мельком увидела его лицо, толком не разглядев: его закрывала тень от лакированного козырька фуражки.
Только через день, на практике, я смогла увидеть Островского близко.
Капитан второго ранга, мой отец, Валерий Валерьевич Островский, вернулся на штатное место своей работы, в лабораторию. Я смотрела на него во все глаза, ожидая, что он тотчас признает во мне дочь. Но он обращал на меня внимания не более, чем на остальных. Островский оживленно обсуждал с сослуживцами результаты испытаний, тут же набросал план научной обработки привезенных материалов. Материалы представляли собой магнитные пленки с записью шумов моря и кораблей. Причем и Серов в присутствии Островского держался с нами подчеркнуто вежливо. Он отчитался о проведенной работе и кратко охарактеризовал нас, студенток. Похвалил Оксанку и Эльку, но про меня заметил, что эта девушка, Катя Петрова, относится к делу легкомысленно, пропускает практику. Ей, то есть мне, нельзя доверить важную работу.
Вот гад, какой принципиальный стал, когда я его отшила. Я действительно пропустила несколько занятий, но я же не дура. Кем он меня перед Островским выставляет! Но Островский, кажется, не принял всерьез
— Подожди, Анатолий, мы с тобой вначале сами разберемся, а потом объясним девочкам, что от них требуется.
Потом повернулся к нам троим и скомандовал:
— Вот что, девчонки, отправляйтесь сегодня домой, отдыхайте, а к завтрашнему дню мы подготовим вам фронт работ.
— Завтра воскресенье и юбилей части! — напомнил Задорожный.
— Тем более, девочки. Идите чистите перышки, готовьтесь к празднику, а работу начнем с понедельника.
Мы покинули научно-исследовательский корпус и отправились на море. День был ясный, солнечный. Мы плюхнулись на мелкий мягкий песок. Девчонки, завидуя моему загару, подставили свои бледные спины неяркому балтийскому солнцу. Они оживленно обсуждали завтрашний праздник. Я не принимала участия в разговоре. Я раздумывала, как неудачно началось мое знакомство с отцом. К своему удивлению, я обнаружила, что тоже, как и Юрка, не заметила каких-то особенных черт в его внешности. Рост — средний, сложение — среднее, нос немного расширяется на кончике — прямо милицейский протокол. Но волосы! Как Юрка не заметил их отливающую соломой желтизну! Такие же желтоватые блондины встречались повсюду среди местных эстонцев. Я вспомнила рассказ военрука дяди Гриши о первом Островском в городе-крепости, сообразительном чухонце, как тогда называли финнов. Увы, мои волосы были темными, но носы наши были похожи.
И тут я вспомнила еще одну примету, характеризующую внешность Островского. Его глаза. Карие глаза при светлых волосах — это большая редкость.
Вот так всегда, самое явное почему-то проскакивает мимо сознания. Я сегодня же решила поговорить с Островским и признаться, что я — его дочь. У меня, кстати, тоже карие глаза.
На работе вступать в личный разговор было неуместно, оставалось подловить Островского на спортплощадке. Я уже заметила, что в гарнизоне спортплощадка была центральным местом, вроде Невского проспекта в нашем Питере. Разумеется, не все жители городка занимались спортом, но так или иначе топтались здесь. Подростки сражались в волейбол и кидали мяч в корзину. Офицеры бросали биты, сбивая фигуры городков, а жены просто чесали языки и присматривали за младшими детьми, сновавшими тут и там. Островский сидел на зрительской скамье у беговой дорожки, обняв за плечи свою жену, хрупкую женщину с реденькими белесыми волосами. Она была совсем не похожа на других гарнизонных дам, отличающихся громкими голосами и одевающихся с нарядной пышностью. В предыдущие вечера я ее тут не видела. Вероятно, без мужа она не выходила на местный Бродвей. Изредка к ним подбегали их дети — долговязый старшеклассник Максим и Марина, по виду пятиклассница. Как-то они отнесутся ко мне, когда узнают, что я — их сестра?
Я все надеялась, что Островский встанет и отойдет от своей жены, но он явно не собирался никуда уходить. В очередной раз, когда Марина отбежала от отца, я подошла к ней. И тут же попросила ее позвать отца для важного разговора.
— Вы проходите у него практику? — уточнила Марина. — Папа рассказывал, что у них появились студентки, две старательные, а одна с ленцой. Вы какая? — невозмутимо спросила она.
— Конечно, старательная, — обманула я ребенка. — Мне надо трудную задачку с ним обсудить.
— А, понятно, папа и мне помогает трудные задачи решать.
Она подпрыгнула на месте и помчалась к отцу передать мою просьбу.
— Валерий Валерьевич, — обратилась я к нему, когда он подошел ко мне, — разрешите вас на пару слов по конфентцальному вопросу.
— По конфентному вопросу или конфиденциальному? — с улыбкой уточнил он.
— Ну, вы поняли, — смутилась я.
— Я к вашим услугам, Катя.
Оказывается, он запомнил мое имя, хотя там, в лаборатории, не удостоил не единым словом.