Завтра ты умрешь
Шрифт:
– Когда ты говоришь, что целиком на меня полагаешься, у меня мурашки бегут по коже, – призналась она, внося в столовую поднос и ставя его перед Банницким. – Я понятия не имею, какая нужна школа, как отличить плохую от хорошей…
– Скажи лучше – боишься, что они устроят скандал! – Банницкий отложил газету и набросился на пышный паровой омлет. – М-м… Марина, или это в самом деле потрясающе вкусно, или я просто по уши в тебя влюблен!
– Надеюсь, и то и другое. – Она устроилась напротив и налила себе кофе. – Я и сама не знаю, Миш, чего боюсь. Наверное, больше всего боюсь сделать им больно. Девочки и так натерпелись и только что получили такие удары… Не всякий взрослый
– Так что ты предлагаешь? – покосился он на нее поверх стакана с апельсиновым соком. – Нанять им домашних учителей?
– Хотя бы так, – вздохнула женщина, ярко представив, какие в связи с этим появятся хлопоты и проблемы. – Учебный год начался десять дней назад, надо что-то делать.
Банницкий отодвинул опустевшую тарелку, женщина подала ему чашку кофе. Он задумчиво наблюдал за ее ловкими, необыкновенно уютными движениями – Марина держалась так, будто жила в этом доме не третий день, а третий год. Это вызвало у него невольную улыбку, и, заметив ее, женщина улыбнулась в ответ:
– Ты относишься к образованию своих дочерей с завидным фатализмом! Думаешь, им никогда не придется самим зарабатывать на жизнь?
– Все под Богом ходим, – философски заметил банкир. – Честно говоря, я никогда не беспокоился об их будущем в материальном плане, считал, что все должно идти естественным путем. Я плохой отец, наверное?
– Не знаю, – искренне ответила Марина. – Будь у меня двое детей, я бы очень боялась будущего…
– Так ты трусиха?
– А ты и не знал? – Она засмеялась, обошла вокруг стола и, склонившись, обняла Банницкого за шею: – Ничего не боятся те, кому нечего терять, я-то знаю… А теперь вот у меня есть ты, и я страшно боюсь, что завтра что-то изменится, кто-нибудь встанет между нами…
– Прекрати! – Он взял ее руки и поочередно их поцеловал. – Даже не думай об этом! Я тебя предупреждал – как только станет известно, что мы собираемся пожениться, на тебя поведут массированную атаку. Старые подружки Ксении, ее родственники – честно говоря, я с ними на ножах, у них какие-то дикие финансовые претензии, это при том, что на ее детей им плевать! Да вообще, посторонние люди, которым вдруг покажется, что на этом деле можно нагреть руки!
– Как эта ужасная компаньонка, – сразу посерьезнев, выпрямилась Марина. – Не могу поверить, что она решилась на такое! Как она посмела меня обвинять в сговоре с Генрихом Петровичем! Знаешь, я бы с удовольствием прямо сейчас подала на нее в суд за моральный ущерб! Как думаешь – можно подать?
– Сейчас не стоит, – поморщился банкир, поднимаясь из-за стола. – Слишком все свежо, и дети тут же, польется эта грязь… Но даю тебе слово – если эта гадина сделает хоть одно движение в нашу сторону – я ее успокою!
– Только без криминала! – испуганно воскликнула женщина, поправляя ему галстук. – Дай слово, что…
– Я похож на уголовника? – осведомился Банницкий, целуя ее на прощанье. – Есть множество других методов, уверяю тебя. Лучше скажи, что вы собираетесь сегодня делать?
– В цирке были вчера, в зоопарк собираемся завтра, а сегодня я мечтала предпринять что-нибудь более культурное, например сходить в какой-нибудь музей, – Марина рассмеялась и покачала головой. – Правда, они категорически против.
– Не иди у них на поводу! – предупредил ее суровый отец, тоже не сумевший удержаться от улыбки. – Эти обезьянки живо понимают, кому и как сесть на шею!
– Думаешь, я их балую?
– Я думаю, ты очень хочешь с ними подружиться, и еще думаю, что у тебя получается. – Банницкий взглянул на часы. – Ну все, опаздываю! С тех
– Так прогони меня! – ответила та, открывая ему объятья.
…Она еще немного постояла у закрывшихся ворот, после того как машина Банницкого скрылась из виду, – это тоже становилось частью утреннего ритуала. Тихий, ничем не заполненный час, наступавший вслед за его отъездом, когда дети еще спали и хлопотливый день еще не начался, был ее самым любимым. В такие минуты ей начинал нравиться и особняк, залитый прозрачным утренним светом, скрашивающим его казенный вид, и оглушительная лесная тишина, так пугавшая ее ближе к ночи, а больше всего нравилось сознание того, что она стала здесь полновластной хозяйкой. «Почти, – поправляла себя Марина, медленно ступая по дорожкам парка, разглядывая пышно разросшиеся осенние цветы на клумбах. – Конечно, брак – это формальность, и так всем ясно, что я здесь надолго, а все же…» Она сказала правду, признавшись любовнику, что все время боится за свое будущее. Банницкий любил ее, дети относились к будущей мачехе вполне дружелюбно, новая прислуга и вовсе считала ее главным авторитетом, особенно после того, как Марина уволила наглую и ленивую горничную… Но похоже, на этом список ее доброжелателей и заканчивался. Если бы что-то пронюхали ее коллеги на работе – она бы заболела от ядовитых поздравлений и уколов, оказавшись среди них. Близких подруг у Марины не было – и к лучшему, полагала она, иначе те мгновенно превратились бы в ее завистниц. Родственникам в Ростов она ничего не сообщила, считая, что принимать поздравления преждевременно, да и аморально – ведь первую жену Банницкого только что похоронили. «Мама не поверит! Наверное, захочет приехать в гости, познакомиться с женихом, а я… Я просто не знаю, как ей сказать, что мне бы этого не хотелось? Она испугается, обидится, решит, что я ее обманываю, что-то скрываю, а я не смогу ей объяснить, почему не хочу знакомить ее с Мишей!» Она и себе самой с трудом могла объяснить, отчего боится предавать огласке свое будущее замужество, почему ее страшит такое, казалось бы, обычное дело – знакомство жениха с родителями. Возможно, причина крылась в том, что в истории ее любви не было ничего обычного, она не укладывалась в схему, которая сразу приходила на ум: надоевшая жена, ищущий разнообразия муж, предприимчивая ловкая любовница… «Ну да, и затем развод, поспешная свадьба, алименты и встречи с детьми от первого брака по воскресеньям…»
Марина сорвала с клумбы кроваво-красный георгин и вдохнула его сырой, горьковатый аромат. Ей всегда нравилось искать запах в цветах, по общему мнению его лишенных, так же, как обаяние – в людях, трудно идущих на сближение. Именно это и сделало ее три года назад подругой банкира, которого вся женская часть банковского коллектива считала «пустым номером». Никто даже и заподозрить не мог, насколько он нуждался в любви и как умел быть за нее благодарен, – всех обманывал его меланхолический, сонно-замороженный вид и настолько безлично-вежливое обращение, что в этом человеке трудно было заподозрить какие-то эмоции.
– Вот ты где! Наслаждаешься природой? – пробудил ее от размышлений резкий голос, раздавшийся прямо за спиной. Женщина вздрогнула и, уронив цветок, обернулась.
– Надежда Юрьевна? – изумленно воскликнула она, оказавшись лицом к лицу с сестрой Банницкого. – Как вы…
– Попала сюда? – перебила та. – Попробовали бы они меня не пустить! Скажи на милость, твой женишок собирается платить долги или нет? Что это за прятки – на работу не дозвонишься, по мобильному или не отвечает, или врет, что нет времени! Он мне должен пять тысяч долларов!