Завтра утром
Шрифт:
— Надоело с тобой спорить, — сказала Морисетт. — Я позвоню в управление и вызову Зиберта. Еще вызовем наряд сюда, и пусть кто-нибудь выяснит, кто из присяжных еще жив.
— Если он до них еще не добрался за последние дни.
— Не добрался. Он бы похвастался, — сказала Никки.
— Вот поэтому есть шанс, что Симона еще жива. Еще жива. Господи. Жуткие слова эхом отдались в ее мозгу, и она содрогнулась.
— Надо найти ее. Неважно как.
— Разумеется. — Рид взял Никки за плечо. — Когда мы найдем Шевалье, найдем и вашу
— Так пойдемте, — сказала она.
— Ей нельзя. И без разговоров, — отрезала Морисетт, властно выставив острый подбородок. — Это серьезное дело. Дело полиции. Если там объявитесь вы и все испортите, да еще и подвергнетесь опасности, я за это не отвечаю. Черт, Рид, тебе охота с этим связываться?
— Никки, она права, — сказал он и чуть сильнее сжал ее плечо. — Это небезопасно.
— Мне все равно. Симона — моя подруга.
— Тем более! — резко произнес он. Убрав руку, посмотрел наверх и запустил жесткие пальцы себе в шевелюру. — Никки, послушай, пожалуйста. Сейчас тебе туда нельзя. Это слишком опасно. Мы высадим тебя в участке. Там спокойнее. И я сразу дам тебе знать, когда мы ее найдем.
— Но…
— Это лучшее, чем ты можешь помочь. Нам потребуется список друзей, знакомых и членов семьи Симоны Эверли. Коллеги, братья-сестры, все, кого ты вспомнишь и кто мог ее видеть или знать, где она. Позвони им и узнай, кто что о ней слышал, ладно?
— Нечего со мной нянчиться! — запротестовала она.
— Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, и пытаюсь, насколько это возможно, играть по правилам.
Морисетт фыркнула:
— Хватит тетешкаться. Делайте, что он говорит, а не то отправим домой.
— Это не вариант. — Рид встретился взглядом с Ник-ки. — Поезжай в участок. Обещаю, как только я что-то узнаю, немедленно позвоню. И когда разберемся с Шевалье, я вернусь. — Он сжал ей руку. — Давай хоть раз поработаем вместе, ладно?
— Мне это не нравится.
— Нам тоже, — сказала Морисетт.
— Хорошо, я поеду в участок.
Где сойду с ума в ожидании вестей о Симоне.
— Отлично. Надо действовать быстро. — Обращаясь к Морисетт, он добавил: — Нужно связаться со всеми, кто был тогда присяжным. Предложить охрану. Узнать, не случалось ли с ними чего-нибудь странного, не забирался ли кто-нибудь к ним домой. Взять самую свежую фотографию Шевалье, которая у нас есть, напечатать миллион копий, передать одну по факсу Макфи и Болдуину в Далонегу. Пусть ее покажут мальчишке, который упал со скалы. Он единственный, насколько мы знаем, кто видел убийцу в лицо.
— Ты хочешь сказать, единственный, кто остался жив, — прошептала Никки. Она оглядывала дом своей подруги, теплые пастельные тона. Здесь так уютно. Чисто. Все на своем месте. Именно так, как любила Симона.
— Я имел в виду, что он пока единственный, с кем мы можем поговорить, — сказал Рид. — Но я хочу, чтобы по штату, а может, и в соседние, разослали ориентировку на него. Пусть каждый коп на юго-восточном побережье ищет этого гада.
— Аминь, — согласилась Морисетт. — Надо найти этого ублюдка и утихомирить его. Немедленно.
Но Никки чувствовала, что уже поздно. Прошло слишком много времени. Какова вероятность, что Симона жива? Она снова взяла на руки Микадо и прижала к себе. То, как билось сердце собачки, немного ее успокоило.
— Я забираю его с собой, — сказала она, и на этот раз копы возражать не стали.
Темно.
И холодно.
Так темно и холодно, и… дышать нечем.
И мне больно. Больнее, чем когда-либо.
В голове все плыло, она пыталась проснуться, но не сознавала ничего, кроме темноты и мерзкой вони, от которой тошнило. Все тело ныло, а рука… господи, рука болела невыносимо. В голове стоял туман, и… она не могла пошевелиться и с трудом дышала. Она попыталась повернуться и ударилась обо что-то плечом. Руку пронзила боль. Перелом? Она не помнила. Кашлянула. Попробовала сесть.
Вам! Она глухо стукнулась обо что-то твердое головой. Что за черт? Почему она не может вдохнуть поглубже? И эта вонь… Желудок запротестовал, от страха в голове прояснилось.
Внезапно она поняла, почему не может ни вздохнуть, ни пошевелиться. Господи… нет… Она ощутила холодную разлагающуюся плоть — голой спиной, плечами, ягодицами, ногами.
Она в гробу.
С трупом.
Ее обуял ужас.
Она закричала, словно ее посадили на кол. Яростно замолотила по стенкам и крышке гроба.
Казалось, что пространство уменьшается, давит на нее, так что нельзя двинуться.
— Нет! Пожалуйста, нет! Помогите! Кто-нибудь! — Она кричала, кашляла, от вони горели легкие.
Сукин сын, который поймал ее, — это Гробокопатель! Почему, господи, почему? Еще несколько минут, а может быть, секунд, и воздух закончится.
— Выпустите меня! — отчаянно завопила она, завизжала, завыла, заколотила здоровой рукой в стенки гроба. Ударила. Сильно. Но стальная обшивка не поддалась, только глухо стукнула, а острая боль отозвалась в лодыжке. Нет, нет, нет… Тут она все поняла. Вспомнила, как бежала к спортзалу, думала о тренировке, не чувствуя, что рядом притаилось зло, не понимая, что чудовище заманило ее в ловушку.
Она видела его лицо, когда он повалил ее на землю и вонзил в руку иглу. Только тогда она узнала его, увидела глубины зла, с которым столкнулась. Хотя он повзрослел, черты лица изменились, но она знала, кто это с ней сделал.
Она смутно припомнила тот суд. Свидетельские показания. Кошмарные фотографии места преступления. Леденящее кровь убийство женщины и ее детей. Лирой Шевалье был животным. Он безжалостно избил Кэрол Лежиттель и ее детей. Он изнасиловал их всех, а потом заставил насиловать друг друга и собственную мать. На суде были предъявлены документы из больницы, которые доказывали, насколько он больной и сумасшедший. Он заслуживал тюрьмы. Или ада. Или того и другого.