Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

пространства где-то между Элвисом Пресли и новин-

кой — первой долгоиграющей «Хвостатых», сел, опус-

тив тяжелые веснушчатые руки так, что они почти

касались ковра с перуанской ламой.

— Твоя мать заставила меня позвонить ректору

в Москву, попросить за тебя. Я его знаю по фронту.

Мы были в одном взводе — Васюткин, он и я...

Я позвонил, хотя мне и было это противно. Я стал тру-

сом. Я боюсь

скандалов твоей матери...

— Я не ответствен за материнскую сыноустро-

ительную дрожь... — ответил Селезнев-младший, за-

кладывая биографию Черчилля паркеровской руч-

кой. — Меня примут и без твоей помощи. И без по-

мощи гегемона на вахте.

— Да, тебя, наверное, примут,— изучающе гля-

дел на сына Селезнев-старший.— Золотая медаль...

Прекрасная характеристика. По части отца тоже все в

порядке. Активный общественник. Говорят, ты дела-

ешь блестящие доклады о международном положе-

нии, разоблачающие капитализм... Оксфордское про-

изношение... Ты умеешь понравиться кому надо, когда

надо. А вот мне ты не сумел понравиться. Мне, твое-

му отцу...

— Я и не старался...— пожал плечами Селезнев-

младший.— Отцы и дети... Вечная проблема... Ты мне

тоже во многом не нравишься... Ты устарел...

— Может быть... Не забывай, что когда-нибудь ус-

тареешь и ты... Впрочем, я пришел к тебе не для поу-

чений. Боюсь, что поздно. У меня к тебе просьба —

редкий в нашей, так сказать, общей жизни случай. Ты

летишь в Москву завтра утром, не так ли? Не смо-

жешь ли кое-что захватить с собой?

— Что? — поморщился Селезнев-младший, зара-

нее заскучав.

Селезнев-старший поднялся с тахты, прошлепал к

себе и вернулся, неся нечто, при виде чего Селезнев-

младший вздрогнул и его всего перекорежило от чув-

ства брезгливости, страха и возмущения. То, что он

увидел, было выше его, как он считал, «толерантного»

отношения к отцу. Селезнев-старший принес кожано-

никелированную руку с болтающимися расстегнуты-

ми ремешками, причем держал ее как что-то свойское,

дружеское, будто она, эта рука, была живой и теплой.

— Это протез Васюткина... У него что-то не ла-

дится с шарнирами. Заедает. А вообще протез замеча-

тельный,— не замечая ужаса на лице сына, бормотал

Селезнев-старший, углубившись в механизм кожано-

никелированной руки.—Мы так и эдак колдовали вме-

сте с Васюткиным, но не разобрались, что к чему. Можег

быть, чепушинка—какой-нибудь винтик надо рассла-

бить или, наоборот, подкрутить...

Хитрая штуковина...

Ленинградские протезисты отказались чинить — от-

давайте, говорят, в Москву, на фабрику-изготовитель—

там или починят, или заменят. В общем, захвати протез

с собой, отнеси на фабрику, квитанцию и адрес я те-

бе дам. Много времени это не займет. А потом дашь

проводнику, он протез в Ленинград доставит, а мне по-

звонишь и сообщишь номер поезда и вагона, я встречу.

Пока Селезнев-старший все это бормотал, перед

Селезневым-младшим проходили чудовищные по

унизительности картины: он сдает в аэропорту свой

красно-синий американский чемодан «Ларк» на

молнии с закодированным замком и что-то лепечет о

ручной клади, заливаясь краской. Держа в руках не-

удобный, задевающий всех вокруг бумажный свер-

ток, перехваченный бечевкой, он идет к контрольно-

му пункту воздушной безопасности, контролерша бес-

церемонно надрывает сверток, и оттуда зловеще вы-

совывается черная перчатка. Изумленно-любопытные

взгляды, хихиканья, шуточки — как все это унизи-

тельно, как это все недостойно его, Игоря Селезнева,

летящего в свое блистательное будущее почему-то с

чьей-то кожано-никелированной рукой. Затем он, по-

тупясь, входит в салон самолета и торопливо затал-

кивает сверток на верхнюю полку, прикрыв его сво-

им светло-кофейным макси-плащом копенгагенского

производства. Но неумолимая стюардесса замечает

его трюк, возвращает ему сверток, ошарашенно уви-

дев сквозь прорванную бумагу все ту же проклятую

черную руку. Он пытается засунуть этот сверток под

сиденье, но не тут-то было. Выхода нет, и ему в тече-

ние всего полета приходится держать сверток, отку-

да так и лезут суставы, шарниры, ремешки под на-

смешливым взглядом загорелой соседки, высокомерно

поставившей у своих обтянутых кремовой ослепи-

тельной юбкой колен сумку «Адидас» с торчащими

оттуда двумя ракетками «Шлезингер». И это вместо

того, чтобы небрежно поболтать с ней о Крис Эверт,

о Борке, о преимуществах удара двумя руками у

сетки, а заодно взять телефон, договорившись о том,

как бы обновить желто-фосфорные мячи «Данлоп»,

ждущие своего звездного часа в серебристом жестя-

ном цилиндре, летящем в Москву на дне его чемо-

дана «Ларк». Протез Васюткина, как пограничный

столА отделил его, Игоря Селезнева, от мелодичного