Завтрашний взрыв
Шрифт:
— Возьми, потом, когда время будет, рассмотрим их внимательно. В том лесу, перед вражеским станом, я встретил трех людей, но не ордынцев, а наших, русских. Я им представился, и они в свою очередь назвались разведчиками большого полка. Но потом вдруг на меня с кинжалами и набросились. Пришлось их валить. Тела там, в лесу, и остались. Кто они на самом деле — я, естественно, не знаю, но полагаю, что к нашему заданию сей эпизод отношения не имеет. Потому и доложил, что мы себя перед ордынцами никак не раскрыли. Даже если те утром найдут в лесу, в который они и ходить-то боятся, вдалеке от своего ночлега, убитых русских, ну и что ж с того? Согласны?
— Все ясно, брат головной, спасибо за разъяснения! Только уж пусть твои трофеи
— Хорошо, — согласно кивнул Михась и засунул трофейные кинжалы в чересседельную сумку. — Я бы вам и раньше все рассказал, да во время скачки во весь опор беседовать-то весьма несподручно. А сейчас отдыхайте, пока возможность есть.
Бойцы ушли в шатер, а Михась, привычно поправив висящий на плече мушкет, принялся вышагивать по периметру бивуака, охраняя сон своих товарищей.
Тем временем Разик достиг разрядного шатра, за десяток саженей до него перешел с бега на шаг, успокоил дыхание и, обойдя шатер, очутился перед дежурившим у входа стрельцом. Поприветствовав дежурного, леший попросил передать войсковому дьяку, что прибывший из разведки полусотник поморской дружины готов предстать перед ним для доклада. Спокойный вид и тон полусотника и сама форма обращения, в котором отсутствовали слова «срочно!» и «немедленно!», позволили дежурному прийти к выводу, что ничего чрезвычайного донесение разведки не содержит. Зайдя в шатер, он так и сообщил об этом начальству. Вскоре из шатра к Разику вышел подьячий и, зевая и почесываясь, заявил, что дьяк занят важным делом, а посему пусть помор сообщит свои сведения ему, подьячему, прямо здесь.
— Что ты, сударь! — непререкаемым тоном тупого, но исполнительного служаки ответствовал Разик. — Разве ж можно такой доклад в чистом поле делать? Не ровен час, послушает кто!
— Ну, тогда жди, покуда дьяк освободится! — пожал плечами достойный представитель той части военного сословия, которая на всех языках мира заслужила малопочетное наименование «штабные крысы», и хотел было удалиться в шатер.
— Постой, сударь! — Разик наморщил лоб, изображая напряженный мыслительный процесс. — Чтобы вас с дьяком более от важных дел не отвлекать, вынеси-ка мне нагрудную писчую дощечку с пером да чернилами, и я прям тут донесение свое на бумаге-то и накропаю, да через часового вам и передам.
— Неужто ты грамоту знаешь, полусотник? — изумился подьячий.
— Да вот, сподобил Бог, в монастырской школе целых полгода сию премудрость постигал, — скромно объяснил Разик.
— Ну-ну, — недоверчиво хмыкнул подьячий и, словно осененный какой-то увлекательной идеей, встрепенулся и поспешно ушел в шатер.
Наверняка он, как и рассчитывал Разик, загорелся желанием вывести хвастуна на чистую воду, чтобы потом, в кругу своих «просвещенных» коллег, вволю посмеяться над его каракулями, позабавиться над полусотником поморской дружины, утверждавшим, что умеет писать, тогда как даже не все воеводы в государстве Российском, да и в иных странах, владели грамотой.
Вскоре подьячий вернулся, неся необходимые письменные принадлежности. Давясь от смеха, он протянул их Разику, после чего не пошел в шатер, хотя только что ссылался на неотложные дела, а остался стоять у входа, наблюдая за дружинником и вовсю веселясь в душе. Разик нацепил на грудь дощечку, расправил на ней лист бумаги, взял в руки перо, обмакнул его в чернильницу, установленную в специально выдолбленном углублении, отвернулся от дьяка и быстро написал донесение о важнейших результатах произведенной его отрядом разведки. Полусотник затеял весь этот спектакль по той простой причине, что был уверен: дьяк разрядного шатра, уже однажды не поверивший его докладу о боевых действиях, произошедших на Засечной черте, и не пожелавший записать сведения о численности неприятеля, точно так же проигнорирует и этот устный доклад. А вот при виде любой бумаги дьякон и его помощники испытывали трепет и почтение. «Что написано пером, не вырубишь
Подьячий, продолжая хихикать, проворно схватил бумагу, заглянул в нее. Несколько секунд он, не веря своим глазам, вглядывался в ровные строчки аккуратно выписанных букв, затем вчитался в текст, и выражение его лица резко изменилось, челюсть отвисла. Закончив чтение, он со страхом уставился на Разика, пробормотал нечто нечленораздельное и со всех ног кинулся в шатер, едва не сбив по дороге стоявшего перед входом часового. Вскоре тонкие полотняные стены заколыхались, словно потревоженные ветром, и послышались дикие вопли, производимые, несомненно, начальственным голосом, принадлежавшим самому разрядному дьяку:
— Так ты что ж до сих пор молчал, курицын сын? Почему сразу не доложил о прибытии разведки?! А ну, мчись немедля к большому воеводе, передай, что я прошу срочно принять меня с важной вестью! И этого чертового полусотника сей же час ко мне!!!
Подьячий пулей вылетел из шатра, прохрипел Разику: «Дьяк зовет!» — и, неуклюже подбрасывая колени, кинулся к возвышавшемуся в сорока шагах красивому шелковому походному дворцу большого воеводы. Разик поправил обмундирование и строевым шагом вошел наконец в разрядный шатер.
Дьяк соизволил даже приподняться из-за стола навстречу простому полусотнику, впрочем, тут же снова плюхнулся на стул и принялся перечитывать донесение. Разик молча стоял и ждал вопросов. Дьяк оторвал глаза от бумаги, пристально взглянул на дружинника:
— Все точно написал? Действительно к самой линии костров подползали?
— Все точно, подобрались вплотную к обоим вражеским станам, и к ложному, и к настоящему.
— А что ж вы языка-то не взяли? — огорченно пристукнул ладонью по столешнице начальник разрядного шатра.
— Не удалось, — честно ответил Разик.
— Жаль, жаль! Без языка князь Иван может нам с тобой и не поверить. Хотя… — Дьяк загадочно усмехнулся и бережно вложил донесение в сафьяновое портфолио, то есть вместилище для ношения листов, подаренное Разрядному приказу кем-то из иностранных дипломатов и именуемое по-русски портфелем. — Пойдем, полусотник, к воеводе, представим ему сию бумагу.
Он поднялся из-за стола и в сопровождении Разика поспешно направился в ставку большого воеводы, князя Ивана Бельского. Часовые, патрулировавшие на расстоянии огромную шелковую палатку князя, беспрепятственно пропустили дьяка и следовавшего вместе с ним дружинника. Воевода, предупрежденный подьячим, уже ждал их, стоя посреди палатки. Впрочем, стоял он не по причине слишком уж большого почтения к дьяку, а потому, что при помощи своего постельничего и двух слуг облачался в доспехи.
— Ну, что там за пожар, дьяк? — пророкотал князь трубным голосом.
Именно зычный голос и знатный род являлись основными достоинствами князя как военачальника. Безусловно, он обладал немалым боевым опытом, поскольку, подобно всем своим знатным предкам, воевал сызмальства, готовясь, как и другие князья его рода, со временем возглавить Большой полк, а вместе с ним — и все русское войско. Однако, хотя в свои уже преклонные годы князь имел за плечами немало битв и походов, особым военным талантом он никогда не блистал. Но на подобную мелочь, естественно, никто не обращал ни малейшего внимания. Действительно, зачем считаться с таким иллюзорным и субъективным понятием, как полководческий дар, когда в Разрядных книгах имеются совершенно конкретные, черным по белому записи, согласно которым князь Иван Бельский является в настоящий момент старейшим и знатнейшим среди русских бояр, способных самостоятельно сесть в седло, а посему именно ему и следует быть назначенным большим воеводой русского войска.