Завтрашний взрыв

Алексеев Иван

Михась поднес ладонь к берету, хлестнул коня и поскакал к околице. Вскоре дозорные заметили его, остановились, развернулись навстречу.

— Стой! Кто идет! — раздался грозный окрик.

Их было шестеро, в красивых дорогих доспехах, с саблями и пистолями. Сейчас эти пистоли были извлечены из кобур и направлены на вероятного противника. Михась осадил коня на расстоянии мушкетного выстрела и усмехнулся про себя. От своих друзей он уже слышал историю о недавнем перевооружении поместной конницы и сейчас видел тому наглядное подтверждение. Раньше дети боярские и дворяне, составлявшие основу русской кавалерии, вставали в боевой строй с саадаком, то бишь луком в чехле, и колчаном стрел, закрепленным на специальной перевязи. С появлением пищалей с кремниевым замком всем конным служилым людям, имеющим поместья и земельные наделы с крестьянами,

было велено вооружиться огнестрельным снарядом. Поскольку все это необходимо было покупать за свои деньги, то те, кто победнее, так и остался с саадаками, а люди состоятельные завели себе пищали с кремниевым замком. И вот меньше года тому назад появились пистоли. Среди богатых конников начался настоящий бум: все хотели иметь это легкое и изящное оружие вместо громоздких пищалей. Пищали продавались и менялись на пистоли. Указ, предписывающий иметь огнестрельный снаряд, таким образом, соблюдался. Однако пока еще мало до кого дошел тот простой факт, что пистоли с их коротким стволами имели дальность прицельной стрельбы и убойную дистанцию в два-три раза меньше, чем длинноствольные пищали. Вскоре Разрядный приказ вынужден будет принять специальные меры, чтобы запретить поместным конникам приобретать пистоли вместо пищалей, но этот опыт придет не сразу и с большой кровью. А пока богатые дворяне, и в первую очередь — опричники, избавившись от тяжелых дальнобойных ружей, обзавелись модными дорогими игрушками, годными только для ближнего боя. Понятно, что для борьбы с ордынцами, которые, если не имели существенного численного перевеса, обычно уклонялись от рукопашной и кружились на своих легких конях в отдалении от вражеского строя, пуская в противника меткие стрелы, пистоли не годились совершенно. Да и против мушкета на соответствующей дистанции пистоль был бесполезен. Потому Михась и усмехнулся, увидев направленные на него короткие стволы.

— Кто таков! Отвечай!

— Десяток поморских дружинников от большого воеводы князя Бельского к государю с донесением первейшей важности!

— Ты что, одного себя за десятерых считаешь?

— Я — головной. Десяток в бору, на опушке.

— Слезай с коня, головной, и иди сюда, только медленно. И руки подними, чтобы я ладони твои видел!

— Руки вверх поднимать не обучен!

Михась спешился, не обращая внимания на грозные окрики, двинулся навстречу опричникам, одной рукой ведя коня в поводу. Вторую руку, в которой он держал нагайку, дружинник опустил и просто помахивал ею в такт шагам.

Опричники тронули своих коней, окружили его полукольцом, по-прежнему держа под прицелом пистолей. Сейчас, с близкого расстояния, их пули представляли реальную смертельную угрозу.

— Ну что, убедились, что я не ордынец? — с чуть заметным вызовом и раздражением спросил Михась.

— Так у государя нашего, и кроме ордынцев, врагов не счесть!

— Так-то оно так, — с неожиданной покладистостью согласился Михась. — Только ордынцы-то, числом полтораста тысяч, в дневном переходе отсюда находятся! Земское войско они сумели обойти. Именно с этим нас воевода к царю и послал.

Опричники несколько секунд обалдело таращились на Михася, осмысливая сказанное. Затем старший дозора, стряхнув с себя оцепенение, произнес дрогнувшим голосом:

— Давай, дружинник, зови свой десяток! А ты, Андрей Васильич, — обратился он к одному из своих товарищей, — скачи в село, предупреди ближних людей государевых. Да стражу нашу из караульной избы подними в ружье!

Опричник умчался, неистово нахлестывая коня нагайкой. Михась сел в седло и свистнул в два пальца, затем помахал беретом. Десяток показался на опушке и в колонну по два направился вскачь к околице.

* * *

Лешие ехали шагом по неширокой сельской улице, по обе стороны окруженные опричниками, то ли просто сопровождающими, то ли стерегущими их. Прошлогодние московские события, в которых поморские дружинники боярина Ропши сумели переиграть самого Малюту Скуратова в тайной борьбе и при этом каким-то непостижимым образом избежали мести государя, безнаказанно ушли в свои северные леса, были свежи в памяти многих представителей опричного воинства, заполнявшего село. Встречные, еще не знавшие, зачем лешие вновь пожаловали в их стан, бросали на дружинников весьма красноречивые взгляды, некоторые открыто бранились им вслед, время от времени звучали и прямые угрозы.

Наконец странная процессия достигла церковной площади, на которой

в доме сельского священника расположился государь. Сам дом — обычная, хотя и сравнительно большая изба — был окружен тройным кольцом караула. На площади перед домом стоял обоз, но не с боеприпасами или полковыми пищалями, а с царской утварью и шатрами, пока свернутыми в ожидании, когда их владелец изволит расположиться со своим войском в чистом поле. Возле выходившего прямо на площадь красного крыльца стояли две грозные с виду мортирки. Их боевое значение в полевой войне, которую намеревался вести государь, было равно нулю, а вот для салютов под заздравные чаши они подходили как нельзя лучше. На взгляд леших, все это больше напоминало увеселительную загородную поездку, чем боевой поход. Очевидно, государю захотелось развлечься со своими верными опричниками, прогулявшись во широко поле из тесной Александровской Слободы. Враг, как считали опричники, был далеко, а впереди стояло сорокатысячное земское войско, защищающее царя от всякой опасности.

На невысоком крыльце дружинников уже поджидал сам Малюта, оповещенный об их прибытии прискакавшим ранее дозорным. Маниакальная подозрительность царя Ивана Васильевича в отношении сколько-нибудь талантливых полководцев, прославляемых в народе за ратные подвиги, проявилась не только в отношении земского, но и опричного войска. Опытные и умелые опричные военачальники, такие как князь Афанасий Вяземский, отец и сын Басмановы, были казнены, а князь Курбский давно бежал в Ливонию. Поэтому в данный момент именно Малюта Скуратов, мало что смысливший в военном деле, зато по-собачьи преданный государю, выполнял при нем роль заместителя главнокомандующего и фактически руководил всем его воинством.

Малюта, глядя на приближавшихся дружинников, испытывал сложные чувства. С одной стороны, ему страстно хотелось крикнуть своим подручным, чтобы те растерзали, стерли в порошок ненавистных поморов. Но он был отнюдь не дурак и не считал, что противник глупее его. Посему главный государев тайных дел мастер был уверен, что дружинники, прекрасно осведомленные о том, как он к ним относится и чего именно желает, просто так не могли явиться на верную смерть. А еще Малюта помнил, как дружинники бесстрашно бросались в бой на неприятеля, многократно превосходившего их по численности, и почти всегда побеждали. Разумеется, помнили об этом и опричники, а посему опричный вождь не был вполне уверен, что его подчиненные действительно смогут одолеть даже десяток этих самых поморов, до сих пор внушающих многим из них суеверный ужас. Малюта, так и не приняв окончательного решения, просто стоял и ждал дальнейших событий.

Разик спешился, кинул поводья Михасю и строевым шагом направился к крыльцу. Остановившись перед нижней ступенькой, он поднес ладонь к берету и отрапортовал спокойно и четко:

— Полусотник поморской дружины прибыл от большого воеводы князя Бельского к государю с сообщением чрезвычайной важности. Вот верительная грамота воеводы. — Он вынул из-за пазухи свернутую в трубку бумагу в кожаном чехле. — А само сообщение велено передать изустно.

На площади воцарилась звенящая тишина. Молчали опричники, ожидая, что скажет Малюта. Молчал и Малюта, напряженно размышляя, как поступит государь, увидев перед собой подобного посланца. Начальник тайного сыска государства Российского не был психически больным садистом. Просто по повелению своего господина, царя Ивана Грозного, он работал кровавым палачом. Малюта искренне, всей душой и всем сердцем любил и почитал царя и порученные обязанности исполнял усердно. Он казнил и пытал на совесть, безо всякой халтуры, исконно распространенной на Руси, где народ чаще всего трудился не на себя, а на барина, причем из-под палки, а посему старался от работы отлынивать и делать ее спустя рукава.

Поскольку Малюта не был ни дураком, ни психом и имел огромный опыт в сыскном деле, он мог достаточно быстро отличить истинно преданного государю и Руси человека от тайного врага. Конечно, по указке царя он, не задумываясь, объявлял врагом, терзал и убивал любого честного, ни в чем не повинного человека, но такова была его должность, и такова была его вера в высшую справедливость царского слова. И вот сейчас ему предстояло принять решение, что делать с этими поморами и кто они на самом деле: бесстрашные герои, готовые отдать жизнь за царя и отечество, или же они явились в ставку государя с целью заманить его в ловушку. Он еще раз задумчиво взглянул на стоящего перед ним дружинника и внезапно спросил: