Завтрашний взрыв

Алексеев Иван

Степа ехал шагом в арьергарде колонны своего отряда, бросив поводья, опустив голову, погруженный в невеселые думы. Неожиданный конец беседы с молодым пограничником, сообщившим ему о гибели поморского дружинника Михася, тяжким грузом лег на сердце стражника. Выздоравливая в монастыре после ранения, Степа не раз представлял себе, как он вновь встретится со своими друзьями-поморами, в первую очередь, конечно, с Михасем, который стал ему за короткое время лучшим другом, даже скорее побратимом, и обсудит с ними самое важное, что составляло суть его жизни. А самыми важными для Степы были воинский долг, честь и судьба отечества. Он знал, что раньше, во время службы в московской страже, многие сослуживцы втихаря над ним посмеивались, считали недотепой и простаком, и прозвище «честный стражник», которым наградил его простой люд, звучало в устах этих насмешников не как похвала, а как издевка. Для них понятие чести заменяла личная выгода и служение отечеству измерялось вполне конкретным жалованьем. А вот для

поморских дружинников, как и для Степана, священные слова «честь» и «Родина» не были пустым звуком. Они так же, как и он сам, готовы были пожертвовать жизнью, выполняя свой воинский долг. И вот Михась, защищая Родину, пал в неравном бою на Засечной черте. Степа тяжело вздохнул, превозмогая все еще ощутимую боль в груди, снял шапку, перекрестился. Подняв голову, стражник увидел, что тот самый молодой пограничник, Ванятка, отстал от строя и стоит на обочине, явно поджидая его.

Ванятка, дождавшись, когда Степа поравняется с ним, решительно шагнул к стражнику и пошел рядом, взявшись рукой за стремя.

— Ты прости, Степа, что я тебе отвечал грубо, — без обиняков начал он. — Я не знал, что поморские дружинники — твои друзья. Они ведь тоже мне, как и тебе, жизнь спасли. А как и почему — про то не спрашивай. Не отвечу.

— Ладно, друг, — Степа протянул пограничнику руку, — я все понял.

Ванятка, отпустив стремя, на ходу обменялся со стражником рукопожатиями.

— Степа, ежели тебе надобна моя помощь, чтобы твой розыск вести, то ты говори, не стесняйся. Теперь-то я тебе чем смогу, подсоблю. — Он помолчал, затем вновь обратился к стражнику: — Только скажи мне, какое злодеяние там, в монастыре, было совершено такое ужасное, что ты и в походе его расследуешь?

Стражник медлил с ответом. Кто на самом деле этот паренек? Вдруг его первоначальная грубость и последующие извинения — всего лишь хитрый ход, предпринятый, чтобы втереться в доверие? Степа на своем веку повидал всякого и мог без труда припомнить не один случай, когда друг оборачивался врагом. А в том, что сейчас в рядах ополчения находится враг, и не один, Степа был уверен твердо. Он по собственному боевому опыту слишком хорошо знал турок, направлявших ордынский набег, чтобы сомневаться в тактике их действий. Отравление колодцев, убийство военачальников, поджог пороховых складов, взрыв крепостных ворот перед штурмом — вот неполный перечень диверсий, которые легко могли осуществить несколько предателей, засланных опытными наставниками в ряды русского войска. Никому из новых знакомых верить нельзя! Да и старые приятели зачастую оказываются совсем не теми, за кого себя выдают. Жил себе человек, вроде бы честный и порядочный, а учуял запах денег и власти или встал перед выбором — смерть или предательство, и изменился вдруг до неузнаваемости.

— Да нет, Ванятка, какое уж тут расследование, — деланно искренним и задушевным тоном ответил наконец Степан. — У нас с тобой сейчас одна забота: в ряды большого войска встать да неприятеля от стен стольного града отразить!

— И то верно! — с готовностью кивнул молодой пограничник, не заметивший некоторой фальши в Степином голосе. — Ну, ладно, пойду догоню свой отряд.

Он отпустил стремя, махнул на прощанье рукой, легко и привычно побежал вперед, туда, где в середине колонны шагали ратники из дружины купца Еремы.

Степа вновь глубоко вздохнул, потряс головой, стараясь прогнать печальные мысли о погибшем друге и сосредоточиться на анализе произошедших событий. Он почти не сомневался, что в рядах ополчения идет в Москву враг. Кому еще взбредет в голову бросать в окно больничной палаты ручную бомбу, о самом существовании которой ни крестьяне-ополченцы, ни монахи и слыхом не слыхивали? Наверняка сей неведомый враг получил столь ценный и редкий боевой снаряд от своих турецких хозяев. И вряд ли его основной задачей являлось убийство монаха-отшельника, хотя и спасшего героически жителей целого села от ордынской неволи, но все же не представлявшего, тем более — после тяжелого ранения, особой опасности для набега. Вероятно, монах был опасен лишь для самого предателя, спрятавшегося под чужой личиной, а основное задание турецкого засланца было, несомненно, другим. Где же взорвется следующая бомба? В шатре большого воеводы русского войска? У кремлевских ворот? Эх, были бы рядом со Степой надежные и опытные товарищи, понимающие его с полуслова, на которых он мог бы во всем положиться, такие, как поморские дружинники! Стражник продолжал ехать шагом, с опущенной головой, и никак не мог ответить ни на один из мучивших его вопросов.

Джоана сидела на скамеечке перед баней, расслабленно прислонившись спиной к бревенчатой стене. Голова у нее слегка кружилась после парилки, тонкая льняная рубаха приятно облегала тело. Щедрое майское солнышко заливало ярким светом полянку перед баней, поросшую ярко-зеленой молодой травой, и окружавшие ее кусты и деревья, сплошь покрытые белыми и розовыми цветами, источали тонкий чарующий аромат. Банька располагалась на краю сада, росшего в обширной пригородной усадьбе боярина Ропши. Джоана еще не успела выучить названия этих садовых деревьев, но они ей ужасно нравились. Ей нравился и этот сад, по английским меркам — дикий и запущенный. Но именно в этой дикости

как раз и состояла его прелесть, составлявшая разительный контраст с симметрией и холодной чопорностью английских парков. Джоана улыбнулась, вспомнив, что Михась в Англии больше всего восхищался именно этой ухоженностью растительности вокруг замков. Естественно, что наше воображение более всего поражают доселе невиданные вещи. Русь с ее просторами потрясла душу юной английской леди, особенно на нее произвели впечатление бескрайние снежные равнины, по которым ей довелось путешествовать зимой. Джоана боялась холода. В ее родной стране снег выпадал лишь на короткое время, а в остальные зимние дни серый пейзаж, состоящий из голых деревьев и покрытых мокрой или мерзлой грязью полей, над которыми клубился сырой туман, навевал тоску и уныние. Джоана укутывалась в меха, приказывала разводить огонь во всех каминах, но все это помогало плохо. Промозглый сырой воздух, казалось, застревал в легких, превращаясь в мерзкую слизь, и очень скоро вызывал простуду и насморк. Джоана постоянно кашляла и сморкалась, хлюпая красным распухшим носиком. А здесь, на Руси, среди ослепительно искрящихся на солнце огромных белоснежных сугробов, даже в самые трескучие морозы она ни разу не чихнула. На ее щеках горел здоровый румянец, какой не наведешь даже при помощи самых дорогих притираний, доступных только самым знатным придворным дамам. В деревянных русских теремах, на первый взгляд слишком тесных, с низкими потолками, постоянно царили тепло и уют, что резко отличало их от огромных залов каменных замков, холодных и сырых. Как замечательно с морозца, после катания на тройке по пушистому снегу, вбежать в жарко натопленные палаты, прижать ладони к теплому белому боку русской печки, отведать горячего ароматного сбитня! Джоана была бы совершенно счастлива простым и глубоким человеческим счастьем, если бы рядом с ней был Михась.

Михась… Они разыскивали его уже полгода и не нашли… ни живого, ни… Нет! Он жив, она это чувствует, ощущает всем сердцем, потому и находится в этой стране, ставшей ей уже почти родной, и не собирается ее покидать, покуда не разыщет любимого человека.

Дверь бани распахнулась, и оттуда вывалилась Катька. От ее порозовевшей мокрой кожи валил пар. Девушка совершенно не стеснялась своей наготы, поскольку, во-первых, баня стояла в укромном уголке, а во-вторых, чего ж ей стесняться-то! Катька была прекрасна, как греческая богиня. Джоана не раз видела в королевском дворце и в замках богатых вельмож мраморные статуи и картины флорентийских художников, возрождающих искусство Древней Эллады и воспевающих красоту человеческого тела. Катька словно сошла с этих полотен. Английские леди были в основном бледные и худощавые, совсем не похожие на греческих красавиц с их плотными, почти атлетическими телами и округлыми формами, и наверняка сестренка Михася, попади она на родину Джоаны, разбила бы сердца не одной сотне джентльменов.

Катька с разбегу плюхнулась в небольшой пруд, выкопанный на протекавшем мимо бани ручейке, поплескалась, ухая и ахая, в прохладной водичке, грациозно выбралась на берег и уселась на скамейку рядом с Джоаной, счастливо улыбаясь:

— Хорошо, сестренка!

— Хорошо, Кэт! — искренне улыбнулась в ответ Джоана.

Они помолчали некоторое время. Потом Катька вздохнула, выпрямилась, ее лицо приобрело серьезное и сосредоточенное выражение, и она перешла к обсуждению главного для них обеих дела.

— Завтра снова пойду в Разбойный приказ с прошением да подношением. Там много матерей, жен и сестер тех, кто без вести сгинул, по утрам толпится возле крыльца. Надеются, что отыщутся их мужья, сыновья и братья среди тех, кого стража в острог забрала. Или, не дай Бог, среди мертвых тел, кои после ночных дозоров на стражницкий двор для опознания привезли. Раненых, что без памяти, стражники тоже по дорогам часто собирают, да в монастырские больницы везут. Приметы тех раненых иногда записывают. Ежели к подьячему с хорошим подарком подойти, то можно списки с приметами не только по Москве, но и из окрестных сел и городков за год посмотреть. Остроги-то я уже все обошла, теперь вот настал черед больниц монастырских. Хотя сейчас, конечно, розыск вести труднее будет: Москва беженцами переполнена. Ходят слухи, что вскоре под самые стены столицы ордынский набег дойдет. Двести лет у нас такой беды не было. А все потому, что царь наш с Засечной черты войска снял, решив, что он с турецким султаном сумел взаимовыгодный договор заключить. — Катька с досадой пристукнула кулаком по скамейке. — А ведь дружинники наши в прошлом месяце на эту самую Засечную черту ушли. Что с ними, где они сейчас? Конечно, Разик и Желток охулки на руку не положат, да все равно за них душа болит… Вот такая наша с тобой, сестренка, женская доля: сидеть и ждать витязей, на войну ушедших.

Катька, лихой боец особой сотни дружины Лесного Стана, пригорюнилась совсем по-бабьи, опустив голову, подперла щеку ладонью. Впрочем, возможно, это она просто входила в образ, репетировала свой завтрашний разговор с подьячим. Уже через минуту Катька пружинисто вскочила со скамьи, потянулась, подняв руки вверх и разведя их в стороны, а затем резко бросив вниз круговым движением.

— Ничего, сестренка, прорвемся! — произнесла она любимое присловье леших и внезапно сменила тему разговора: — А ты вообще молодец! У тебя все здорово получается!