Шрифт:
В этой газете, – сказал Перес приятелям, сидевшим с ним за столиком в кафе, – я только что прочел о смерти знакомого человека. Мне довелось повстречаться с ним всего лишь раз, но встреча эта надолго сохранилась в моей памяти. Да, необыкновенный был человек!
Я познакомился с ним однажды ночью в почтовом поезде Валенсия – Мадрид. У меня было место в вагоне первого класса; мой единственный попутчик сошел в Альбасете, и я остался один в купе; накануне ночью я плохо спал и теперь, взглянув на серые подушки диванчика, с наслаждением потянулся: все они
Я задернул зеленую занавеску у лампы, и купе погрузилось в мягкий полумрак. Укрывшись пледом, я лег на спину и вытянулся во весь рост, с блаженным сознанием, что никого не потревожу.
Поезд шел по равнинам Ламанчи, пустынным и безотрадным. Станции попадались редко. Паровоз набирал скорость, и вагон качался и скрипел, точно старый дилижанс. Меня встряхивало и бросало из стороны в сторону, бахрома подушек крутилась, как в вихре, подпрыгивали на багажных сетках чемоданы, дрожали стекла в оконных переплетах, а снизу доносился оглушительный скрежет старого железа – лязг колес и тормозов.
Но по мере того как глаза мои слипались, я улавливал в этих звуках новые оттенки, и то мне казалось, будто я качаюсь на волнах, то грезилось, что вновь вернулось, раннее детство и меня баюкает чей-то хриплый голос.
Погруженный в эти бессвязные думы, я так и уснул под немолчный грохот колес: поезд шел не останавливаясь. Проснулся я от холода. У меня было такое ощущение, словно в лицо мне плеснули ледяной воды.
Я открыл глаза; дверь у меня в ногах была заперта. Однако я вновь почувствовал холодное дыхание ночи: в купе врывался настоящий ураган, поднимаемый быстрым ходом поезда. Повернув голову, я увидел, что другая дверь распахнута настежь, и на пороге сидит человек; съежившись и свесив ноги на подножку, он глядел на меня, и глаза его лихорадочно блестели на темном лице.
От неожиданности я не сразу собрался с мыслями. Сознание мое еще было затуманено сном, и в первую минуту меня охватил суеверный ужас. Этот человек, внезапно появившийся в купе во время хода поезда, казался привидением из страшных сказок моего детства.
Но тут же в памяти моей всплыли рассказы об ограблениях на железных дорогах, о нападениях и убийствах в вагонах – все, о чем случалось читать в газетах. Я один, у меня нет под рукой даже звонка, чтобы позвать на помощь пассажиров из соседних купе, а человек этот несомненно бандит!
Инстинкт самозащиты, или, вернее, слепой страх, привел меня в ярость. Я бросился на незнакомца и стал руками и ногами выталкивать его из купе. Он отчаянно цеплялся за край двери, а я все толкал и толкая, стремясь разжать его судорожно стиснутые пальцы и сбросить непрошенного гостя на рельсы.
В этой борьбе все преимущества были на моей стороне.
– Ради бога, сеньор, – жалобно пробормотал он наконец сдавленным голосом, – Пощадите меня, сеньор! Я честный человек!
И такая робкая, тоскливая мольба прозвучала в его голосе, что я устыдился своей жестокости и отпустил его.
Весь дрожа, с трудом переводя дыхание, он уселся на прежнее место: я же встал посреди купе под лампой, отдернул на ней занавеску. Теперь я мог рассмотреть его. Малорослый,
Взгляд его выражал благодарность спасенной собаки, а между тем руками он все время шарил по одежде. Я готов был уже раскаяться в своем великодушии и, пока незнакомец рылся в карманах, осторожно нащупал револьвер. Уж не думает ли он застать меня врасплох?
Вот он вытащил что-то из-за пояса… Я потянул было револьвер из кобуры, но вовремя рассмотрел, что бедняга с довольным видом протягивает мне замусоленный и продырявленный кусочек картона.
– У меня тоже есть билет, сеньор.
При виде этого "билета" я не мог удержаться от смеха.
– Да ведь он старый, – возразил я. – Он был годен разве что много лет тому назад. И ты считаешь, что этот огрызок картона дает тебе право на ходу прыгать в поезд и пугать пассажиров?
Видя, что его незатейливый обман не удался, он насторожился: не попытаюсь ли я снова сбросить его на рельсы? Мне стало жаль его и, стараясь скрыть свой испуг, я сказал добродушно и весело:
– Ладно, залезай сюда совсем и закрой дверь.
– Нет, сеньор, – возразил он твердо, – я не имею права ехать в купе, точно богач. Я уж посижу здесь, и на том спасибо; ведь денег-то у меня нет.
И упрямец остался на прежнем месте. Я сидел почти рядом: мои колени касались его спины. Поезд мчался на всех парах, и ветер бешено врывался в купе. По голому песчаному откосу насыпи скользило багровое пятно – отсвет из открытой двери нашего купе, – и в нем две сгорбленные тени: незнакомца и моя. Телеграфные столбы пролетали мимо, точно желтые мазки, проведенные гигантской кистью на черном фоне ночи; а на холмах, подобно огромным светлякам, вспыхивали и гасли искры от паровоза.
Мой бедный спутник никак не мог успокоиться, словно удивляясь, что я не гоню его. Я дал ему сигару, и он понемногу разговорился.
Каждую субботу он путешествовал таким образом: вскакивал на подножку отходящего от Альбасете поезда, а потом, рискуя попасть под колеса, обегал снаружи вагоны в поисках пустого купе; когда поезд приближался к станции, он спрыгивал, а затем вновь садился на ходу, все время меняя вагоны, чтобы не попадаться на глаза кондукторам. Бездушные это люди, заклятые враги бедняков!
– Но куда же ты едешь? – спросил я. – Ради чего рискуешь жизнью?
Он ехал провести воскресенье со своей семьей. Такова уж участь бедняков! Он работает в Альбасете, а жена в деревне – их разлучила нищета. Вначале он ходил домой пешком, всю ночь шагал без передышки и добирался к утру совсем измученный, без сил; не было охоты ни приласкать жену, ни поиграть с детьми. Но теперь он приноровился, не боится больше железной дороги и отлично ездит в вагоне. Работаешь всю неделю как проклятый, только и утешенья, что повидаться с малышами! Их у него трое; меньшой совсем еще крошка, вот этакий, и двух пядей росточку не будет, но отца узнает – так и кидается к нему на шею!