Заявка на подвиг: Сказочное повествование

Арбенин Константин Юрьевич

– Как же вы можете так себя вести? – оруженоска уже впрямую набросилась на кентавра. – Вы мудрец, вы философ, вы выше всей человеческой глупости! Но разве мудрость в том, чтобы уличать других в глупости? Разве стоит достигать высот духа для того лишь, чтобы смотреть на всех сверху вниз?

– Ошибаетесь, – капризно буркнул магистр, – я вообще не смотрю вниз, я боюсь высоты. Я смотрю только вверх, на небо – туда, куда улетают мои пузыри. Там не страшно.

– Не могли бы вы все же на некоторое время опустить свой взор на землю и помочь нам? – примирительно попросил барон Николай. – Поверьте, дело действительно очень важное.

– Важное для

кого? – уточнил Сандалетов, поглядывая на донью Маню и смекая, что уже вряд ли удастся отвязаться от непрошеных гостей. – Только не говорите мне, что это важно для человечества, иначе мы с вами точно не сговоримся. Я люблю людей, но человечество – терпеть не могу.

Он посмотрел на рыцаря и оруженоску презрительно – не как на людей, а как на представителей человечества, – взболтнул бутылочку и принялся выдувать новый пузырь.

– Нет, магистр, не для всего человечества, – сказал барон Николай, – но для лучшей его части, – он помолчал намного. – Я имею в виду детей.

– Детей?

Такого ответа Сандалетов не ожидал. Раздуваемый им пузырь шумно лопнул, и блестящая капля зависла на крючковатом носу.

– Детей... – задумчиво повторил магистр, скосив оба глаза к этой радужной капле, как бы пытаясь в ней разглядеть подсказку. Капля не покидала нос, и некоторое время все трое стояли, молча и совершенно беспричинно уперев взгляды в эту малую порцию мыльной воды. Наконец Сандалетов стер каплю тыльной стороной ладони и сказал растерянно:

– О детях я как-то не задумывался...

– Вы не единственный, кто о них никогда не задумывался, – с наскока подхватила тему оруженоска. – Как раз в этом-то суть нашего дела.

Магистр посмотрел на нее пристыжено и стал защищаться, нападая.

– Я не говорил «никогда», – заметил он и отошел к перилам балкона. Там он снова повернулся к гостям спиной и продолжил свои размышления вслух. – Дети... Помню, помню.

– Да, – не уступала оруженоска, – именно так они и говорят: «Дети? Помню, помню...» Они думают о них только, если напомнить.

– Кто это – они? – сердито спросил Сандалетов и обернулся.

– Взрослые мира сего. Пичкают их всякой уродской едой, поют для них идиотские песенки, показывают дурацкие мультфильмы, печатают дебильные книжки, выстругивают дегенеративные игрушки, – а потом удивляются, почему это из таких умниц вырастают эдакие глупцы и тупицы! Да потому что яблоко от яблони – сами знаете что!

Кентавр нетерпеливо перебирал копытами, но перебивать не решался. Барон Николай смущенно дернул оруженоску за рукав и шепнул закрытым ртом:

– Остынь, не на педсовете!

Но донья Маня была задета за живое; все возмущение, накопленное горьким педагогическим опытом, стало переливаться через ее края.

– «Дети – наше будущее»! – декламировала она с издевкой. – Какое будущее! Дети – это наше настоящее. Это мы, взрослые, – их будущее, их крайне невеселое будущее. Вот посмотрите на себя: вот такое будущее ожидает наших детей!

Кентавр и рыцарь без удовольствия посмотрели друг на друга.

– «Наши дети будут лучше нас»! – продолжала донья Маня. – Хорошенькое придумали успокоение! Да не будут они лучше нас, если мы такие свиньи, если мы так по-свински к ним относимся! Легко успокоиться тем, что дети будут лучше нас, и продолжать свинячить по полной программе.

Только и прогресс тогда будет невелик: ну будут они чуть меньшими свиньями, чем мы, но все равно – свиньями!

– Может, хватит о свиньях? – осмелился предложить кентавр.

– Нет, не хватит! – отрубила донья Маня.

Мизансцена поменялась таким образом, что кентавр и рыцарь стояли, чуть ли не прижавшись друг к другу плечами, как нашкодившие школьники, а оруженоска вышагивала перед ними и, не прерывая своей речи, то наскакивала на них, то отбегала, то снова наскакивала, размахивая маленькими кулачками перед лицами обоих.

– Почему? – говорила она. – Почему, скажите, никто про детей не помнит, пока они не достигли призывного возраста? Почему хорошие детские фильмы показывают в шесть утра? Что имеется в виду: что они уже встали или что они еще не легли? Где вы видели таких детей? Почему учебники печатают на папиросной бумаге? А потом удивляемся: с чего это они курят! Да с того, что эта бумага только на самокрутки и годится! А почему детские вещи стоят в два раза дороже взрослых? Почему обувь такая дорогая, когда она такая маленькая? Это потому что для детей все нужно делать так же, как для взрослых, только дороже? Да они ведь и так растут все время, болеют все время, всегда сопливые, голодные, разорванные!

– Ужас какой! – прошептал магистр Сандалетов.

– Да если хотите знать, – уже спокойнее сказала оруженоска, – дети – это единственная разновидность хомо-сапиенсов, не зараженных глупостью.

– Вы думаете? – встрепенулся Сандалетов.

– Я знаю, – ответила донья Маня, – я в школе работаю.

Магистр растерянно цокнул копытами и помахал хвостом, как бы отгоняя мысли, заходившие с тыла. Поняв, что в речи оруженоски наметилась передышка, он осторожно спросил:

– Ну а чем же я, собственно, могу помочь детям? Какое я имею к ним отношение?

Донья Маня уже стала ловить ртом второе дыхание, но барон Николай быстро оттолкнул ее вбок и сам стал говорить: рассказал кентавру о Дворце Юных Бюргеров, о таинственной рыбе и о странном поведении доблестного рыцаря Дона Капитона. Кентавр слушал напряженно, вслушивался во что-то помимо слов, а в конце рассказа повернул голову к оруженоске, будто именно от нее ждал еще чего-то важного. Донья Маня поймала этот взгляд и внесла свою весомую лепту.

– Дети, – сказала она, – как никто, любят мыльные пузыри. – А потом и вовсе как бы невзначай добавила: – Кстати, во Дворце была единственная в городе детская студия по выдуванию мыльных пузырей. И больше ее не будет. Вот у вас, я вижу, тут не только растворы в ассортименте, но и всякие разные рамки, лекала для фигурного выдувания, набор «Юный алхимик»... а у детей таких широких возможностей больше не будет. Если мы с вами не вмешаемся, они вынуждены будут выдувать пузыри по старинке – через соломинку, дедовским способом. Разве это нормально? Разве это не произвол?

Последние слова сильно тронули Сандалетова – просто-таки толкнули. Он выпучил глаза, скривил голову на бок, забил копытом и угрожающе засопел.

– Через соломинку... Ну уж нет! Такого я допустить не могу!

Этот аргумент решил дело. Сандалетов кивнул в пространство, будто подтвердил кому-то невидимому то, что решение принято. Потом свесился с балкона и, окидывая взглядом неприятную ему картину анахронезмской жизнедеятельности, спросил:

– Так чем я могу помочь?

– Нам нужно рекомендательное письмо к Дону Капитону, – сказала оруженоска, – иначе нас даже к воротам не подпускают.