Заявление
Шрифт:
Потому-то хирургия и отмирает. Научатся лечить то, что сейчас режут, — не будет хирургии. Останется она только при травмах, при насилии. Вот и будет тогда лишь исправление насилия насилием и никаких слов о зле.
«В принципе, хирургии быть не должно», — завершила свои размышления. Галина Васильевна и, умудренная опытом, оправдывая для себя самой свое пребывание в этой области бытия, еще раз утвердилась в мыслях, что в среде хирургов женщины обязательны, как среди терапевтов и акушеров необходимы мужчины.
А вообще-то просто она отвечала на частые выкрики друзей: «Ой, Галя, не женское это дело! Не пора ли тебе переквалифицироваться?»
И
— Ты чего замечталась, Галя?
Заведующая уже стояла над ней, приглашая к выходу. Вадим Сергеевич сидел ощетинившийся, развернувшись всем корпусом к проходу, в ожидании, когда Галина Васильевна наконец стронется с места. И молчал… А в душе?.. Впрочем, кто его знает, что было в душе…
От автобуса до хирургического корпуса было около пяти минут хода.
— Галя, я посмотрела вчера твою девочку. У нее, по-моему, все в порядке. Температура нормальная, инфильтратов никаких нет. Она просит отпустить ее — отпускай. У тебя подозрений никаких?
— Нет. Я для проформы просила. Начальство же.
— Порядок соблюла, значит?
— Ну. Надо же. Как поиграла вчера?
— Великолепно. Столько удовольствия! Вот только кончается абонемент на корты у моего. Следующий месяц играть негде.
— А что, трудно найти корт?
— Закрытый?! Почти невозможно. Или по большому блату, или для большого спорта. Для удовольствия очень трудно. Даже летом на открытые трудно попасть.
Когда, Галина Васильевна и Зоя Александровна подошли к своему корпусу, Вадим Сергеевич уже давно был там, уже переоделся в халат и стоял, склонившись над столом, проглядывая истории болезни вновь поступивших в отделение.
До официального начала работы, до утренней конференции оставалось минут сорок, и все врачи разошлись по своим палатам.
У каждого доктора почти всегда есть больной, который требует… пожалуй, даже не требует, а побуждает врача по каким-то иногда ясным и понятным причинам, а иногда неизвестно почему, по какой-то внутренней потребности, по какому-то туманному беспокойству подойти к этому больному с утра, с начала работы, даже до начала работы. Это может быть просто тяжелый больной, или не тяжелый, но с неприятными осложнениями, которые более неприятны для доктора, чем для самого больного. Осложнения бывают тяжелыми для больного и, наоборот, не опасными, но непрестижными для доктора. Или никакой тяжести вообще нет, а лежит больной, отказывающийся от абсолютно необходимой операции, или больной перед выпиской, или больной, не взглянувший вчера на врача или оппозиционно отвернувшийся к окну, поссорившийся с соседом по палате, или просто больной, плохо приснившийся ночью врачу. Много серьезных причин у лечащего хирурга поутру кинуться к больному поглядеть на него.
У Галины Васильевны не было в этот день ни тяжелых больных, ни больных, вызывающих непостижимое, туманное беспокойство, и она решила начало своего рабочего дня отдать разговору с Мариной: молоденькая девочка, студентка, живет одна в городе,
Будто зная, как жить, Галина Васильевна пошла к Марине Ручкиной.
Дорогая Аленка! Здравствуй.
Делать мне совершенно нечего, вот и пишу все время. Соседи по палате у меня одни старушки, поэтому время они отнимают, лишь когда что-нибудь просят. Все по-прежнему. Поправляюсь. Вчера немного поднялась температура, до тридцати восьми, но чувствую я себя хорошо и потому ничего никому не сказала, а градусник сбила. Завтра приезжает Георгий, и я очень хочу быть дома, Я, конечно, не пойду с ним никуда, но он ко мне может прийти. С ним мне интересно, он столько знает интересного и хорошо рассказывает. Он очень умный. Он хорошо знает современную музыку: он, как и мы, много слушал диски, а кроме того, когда бывает за границей, то и в залах тоже. Он рассказывал, как там реагирует публика на музыку во время выступлений. Там же не сидят молча рядком да ушки на макушке, как мы. Это все очень интересно. Может, и завтра расскажет что-нибудь новенькое, интересненькое.
Ну пока, Аленка, зовет моя врачиха. Но я все равно сегодня домой сбегу.
Я так за эти дни привыкла писать тебе, будто снова ты рядом, и мы опять, по-прежнему, близкие подруги, Все как в школе.
Скоро приеду — такое расскажу!.
Целую.
Марина.
Вадим Сергеевич после конференции пошел в обход. Сестра шла рядом, перекинув через левую руку полотенце, один конец которого был смочен водой. В той же руке она держала блокнот, а другой записывала карандашом все назначения, сделанные доктором.
— Здравствуйте, товарищи.
Вадим Сергеевич был суров. Он редко улыбался в палате, считая, что больные должны серьезно относиться к разговору с врачом и улыбки не должны уводить утреннее официальное общение доктора и пациента в сторону от генеральной линии обхода.
— Так. Как ваши дела? — сказал он, подойдя к первой кровати. — Температура?
— Температура нормальная, Вадим Сергеевич, — сообщила сестра, заглянув в тетрадь, которую держала тоже в левой руке вместе с блокнотом.
— А вы что сами скажете?
— Хорошо, доктор, спасибо… Живот болит еще немного. Не без того. Промокло немного. Наверное, так надо?
— Это мы разберемся — как надо.
Он бегло осмотрел больную, сказал, чтобы сменили повязку, и повернулся к следующей кровати;
— Вы себя как чувствуете?
— Болит. Все-таки болит сильно.
— Вас надо оперировать, у вас камни в желчном пузыре.
— Ой, милый доктор, я боюсь. Я очень боюсь. Я не буду пока. Обожду.
— Я не милый доктор — я обычный доктор, исполняющий свои обязанности, как мне положено; Оперироваться надо.
— Нет, нет. Не буду.
— Дело ваше. Скажите, вы еще чем-нибудь болели?
— Воспаление легких было. Давление в прошлом году поднималось как-то…
— Да нет. На учете нигде не состоите?
— Я?!
— Про себя я сам знаю. Вы, конечно.
— Я — нет.
— В психодиспансере не на учете?
— Я?! Что вы! Никогда.
— Странно. Очень странно. Как же вы тогда не понимаете, что у вас бомба в животе, которая ежеминутно может взорваться, что операция необходима. Только больной, не отдающий себе отчета в происходящем в этом мире, может отказаться от операции.