«Зайцем» на Парнас
Шрифт:
Веселье продолжалось. Ритмично скрипел пол, вздрагивали стаканы на столе.
Мадам Орлова из Тамбова пляшет румбу. Из Могилева длинный Лева пляшет румбу.От Дома творчества донесся звон гонга: пора было ужинать. Вот и хорошо! После ужина искупаюсь, поброжу по берегу моря. Говорят, здесь очень красивый восход луны: прямо из воды, будто ее выталкивают волны. Собственно, для чего мне понадобится комната? Лишь «кемать». А целые дни можно проводить на пляже и в горах.
Запоздно вернувшись к болгарину в хату под черепицей, я сразу разделся, лег на кровать и с головой закрылся простыней. Слава богу, избежал «общения» с поэтом-соседом. Оказывается, он еще раньше меня умостился на боковую. Заложил лишнее за воротник?
Давно наступила ночь, первая ночь в Крыму; уснуть почему-то никак не удавалось. Сквозь простыню я чувствовал лунный свет, бивший в открытые окна, было душно, липкий пот покрыл тело. Пронзительно кричали цикады в саду, явственно слышался отдаленный шум морского прибоя. Может, побежать еще разок окунуться? Скорее бы наступало завтра!
На другом конце комнаты под Сергеем Кургановым нет-нет да и скрипели железные пружины: тоже ворочался. Неожиданно он спросил:
— Вы не знаете, который час?
Не издевается ли он? Ведь видел, что у меня нет часов? Как мне всегда хотелось их купить! Трехтысячный гонорар получил за «Карапета» и то не выкроил: столько было дыр. Я не ответил: подумает, что задремал, и отстанет. Еще не хватает развести трепотню на час. Пусть вон «общается» с хозяйским петухом, тот и ополночь любитель подрать глотку. Внезапно Курганов поднялся, зашлепал босыми ногами по деревянному полу, залитому лунной лужей: зазвенел графин о стакан.
— После вина пить потянуло, — вслух объяснил он, видимо отлично зная, что я не сплю. — Не хотите?
Притворяться больше не имело смысла, у меня тоже во рту пересохло; я принял стакан, поблагодарил. Вода была теплая, солоноватая и невкусная. Начали разговаривать, отыскивая в Москве общих знакомых. «Заставил-таки, паразит, «общаться». Ну да я сейчас начну зевать на всю комнату и дам отбой». Беседа медлительно перебросилась на литературу, и вдруг мы с удивлением обнаружили, что оба высоко ценим одних и тех же писателей-современников. Гораздо оживленнее обсудили последние номера «толстых» журналов, осведомились, кто из нас что пишет. Курганов сказал, что недавно закончил поэму о беспризорнике, и вызвался ее прочитать. «А куда денешься?» — подумал я о себе. Слушать стал из вежливости, но потом сам не заметил, как сел в постели, повернулся к нему лицом.
…Помнил Выдра, помнил Выдра Ванька: на войне погиб его папанька, а маманька за корытом, за хозяйским, в землю врытом, как стирала — так и померла. И остался Ванька маленьким и сирым. И на Сретенку, хоть боязно и сыро, вышел Ванька, стал к витрине: «Может, кто чего подкинет?» Но подкидывать никто не захотел. …Шла чернявая гражданочка на службу. Был на ней гаржетишко и плюш был, а под мышкой у гражданки, белобрысый, долгожданный, как котеночек, прижался ридикюль. Выдра вровень был с гражданочкой бровастой, поклонился, улыбнулся, дескать, «здрасьте!», а потом — как хвать с разлету и понес босым наметом по широкой, по хорошей мостовой. Далеко уже гражданочка осталась — ох, и плакала небось и убивалась, но не важно то, что важно, — важно то, что есть бумажно, важно то, что в этот день был Ванька сыт!.. [8]8
Сергей Васильев. Из поэмы «Выдра».
Все, что читал Сергей Курганов, было мне отлично знакомо, вызывало живейший интерес и заставило проникнуться симпатией и к самому автору.
«Здорово написано, — должен был я себе признаться. — Никак не ожидал, что эта заносчивая дылда — свойский парень. А исполняет! Похлестче актера. Талантлив, стерва!»
Мы не заметили, как порозовели ветви персикового дерева за открытым окном; в садовой чаще подал голос удод. Внезапно гаркнул хозяйский петух, будто закричал «караул». Посвежело, невнятно запахло осыпанными росой глициниями, душистые, лиловатые кисти которых я вчера видел перед хатой. Спать было поздно, да и совсем не хотелось. Мы с Кургановым взяли полотенца и пошли купаться в море. Над горами таяла поблекшая луна, похожая на медузу, в предутренней тишине по-прежнему резко кричали цикады. По волнам пробегали мутные змейки рассвета, хмурый пенистый прибой с грохотом бил в берег.
Заплыли мы километра за полтора; никто не хотел показаться слабаком и вылезать первым. Оба совершенно закоченели в соленой воде и этим тоже понравились друг другу. Бездонная глубина пугала меня. Вдруг судорога схватит? Или какая-нибудь морская тварь вроде ската полоснет по брюху? «Ну как? — весело крикнул я, еле попадая зуб на зуб. — Еще поныряем? Или хватит?» Курганова накрыла волна, он долго отплевывался, «Как хотите. Можем поплыть и обратно».
Я обрадовался и поспешил завернуть к берегу. Уставшие руки казались чугунными, ноги тянули ко дну. «Не потонуть бы». Прибой вышвырнул меня на песок, будто водоросль.
— Знаете, Сергей, — сказал я, тщетно пытаясь всунуть мокрую трясущуюся ногу в туфлю. — А ведь вы мне сперва не понравились.
— И вы мне, — тотчас отозвался Курганов. — Ну, думаю, привели какую-то чучелу: стриженый, уткнулся в книгу, курит, молчит. Как с таким месяц в комнате прожить? А узнал, что печатались в альманахе «Вчера и сегодня», подумал: э-э, да парень-то прошел огни и воды и медные трубы. Я ведь тоже, как переехал из Зауралья в Москву к зятьку, и зуботычины видал, и воровал, и убегал из дома. Подрос — работал санитаром в больнице имени Семашко. Надоело таскать покойников, пошел на ситценабивную фабрику. Учился в театральной студии, собирался актером стать. Вот вчера я вам поэму о московском беспризорнике читал: в ней немало автобиографического.
— Я это почувствовал.
Мы оделись. Хотелось согреться, и я предложил:
— Вы любите, Сергей, гулять? Пошли в горы. Завтрак еще не скоро.
После доброго часа ходьбы мы забрались на ближний утес Карадага. Взошло солнце. Внизу, развалясь до самого горизонта, спокойно, всей своей мощной сине-зеленой громадой, дышало море, и миллионы огоньков вспыхивали на его валах. Белопенный прибой у берега казался горностаевой оторочкой гигантской мантии.
— Надо б спрыснуть дружбу, — сказал Курганов. — Да я свою монету прогулял. У вас как насчет «кругликов»?
Я признался, что денег у меня в обрез на проезд домой. Не стану же я откровенничать, что всегда нуждался?
— Значит, все же пара червонцев есть? Тогда пошли в винную лавочку. Видите вон те белые дома? Это санатории медиков и пищевиков. Вечером я у них выступаю со стихами: на обратный билет для обоих заработаю.
Пить стали дома, закусывали персиками, подобранными под окнами своей комнаты. Все утро мы обращались друг к другу с подчеркнутой деликатностью, опасаясь вспугнуть наметившуюся дружбу. Однако третьими стаканами токайского чокнулись на брудершафт, перешли на «ты», и я назвал Курганова «кореш». Ему это слово очень понравилось, он обнял меня и предложил союз и в жизни и в литературе.