Зайнаб
Шрифт:
Через родстенников он каким-то образом уговорил Зарему, и отправил ее на летние отгонные пастбища скота дояркой. Зарема по выходным дням с ночекой приходила и навещала братьев. С собой то приносила несколько мером муки, то простоквашу, то, если припадет, сметану, сливочное масло. Так и жили, без помощи, без поддержки, без опоры. С перестройкой и войной в Чечне люди страшно изменились: стали злыми, жадными, отчужденными. У всех были свои беды, свои семейные проблемы, так что с лишним куском хлеба ни с кем не делились, на чужое горе особо не откликались. Зарема поняла, что ей не на кого надеяться, кроме на своих сил.
Тем временем здоровье больного брата изо дня в день ухудшалось, он таял на глазах. Сельский
Зарема, как только видела эти бесстыжие глаза, по лицу поплывали краски, она стыдилась, она злилась, она не знала, куда себя деть. От злости бросая искры из глаз, горделиво приподняв подбородок, она с чувством достоинства уходила прочь. Как только переступала порог своего дома, она не сдерживая слезы, чтобы не услышал брат, в сеновале падала всем телом на сено лицом вниз и ревела.
А Эстенгер до порога своего кабинета сопровождала Зарему мстительными и бесстыжими глазами, про себя повторяя: «Горделивая дочь Гаджи, посмотрим, до каких пор ты продолжишь бодаться рогами! Настанет тот день, когда я лишу тебя этих рог! Это время уже не за горами». Он летом, под разными предлогами часто с друзьями выезжал на летние отгонные пастбища. То проверить скот, какое он дает молоко, как он нагуливает жир, то на отстрел волков. Но причина была одна — Зарема, ее красота.
Особенно, когда выпьет, Эстенгер часто вспоминал Зарему, тосковал по ней, называл ее ласковыми именами, готовь был упасть на колени перед ее ногами. Когда с ней вдруг встречался лицом к лицу, по-кошачьи облизывая губы, говорил шепотом:
— Пять минут… пять минут будь моей, все мои денежные сбережения, «крутящиеся» в банках, гурты овец, стада коров и быков, все мои машины будут твоими, красавица!
— Пошел вон, блудливый кот! — как дикая кошка, шипела Зарема.
Эстенгер, улыбаясь, наступал.
— Убирай, пока цел! Я нанялась к тебе работать на ферме, а не твоей беззащитной рабыней. Уйди от греха подальше, а то я ненароком могу проткнуть тебя вилами! — защищаясь, загораживалась от него вилами.
Зарема, с одной стороны, не знала, что делать с угасающим от болезни изо дня на день братом, с другой стороны по каждому поводу досаждающим ей председателем унитарного предприятия. Это было единственное место, после того, как в районе развалились ковровые фабрики, где для голодных братьев можно было зарабатывать кусок хлеба. И этот трудный хлеб последнее время из их горла вытаскивал Эстенгер.
Зарема знала, что давно, еще до ее рождения между ее отцом и бывшим председателем их колхоза была вражда. Мать на ее вопросы отвечала уклончиво. У сельских женщин гордость не позволяла ей спрашивать, а родственники отмалчивались.
Оказывается, враждовать стали их деды. Отец Гаджи работал начальником НКВД района, а отец Эстенгера работал председателем колхоза. Из селения в район поступило анонимное заявление, что председатель колхоза украл в горах от работников РАЙФО много скота. Среди скотников нашелся человек, который показал укрытый скот. После проверки отца Эстенгера сняли с работы, его осудили и сослали в Сибирь и там скончался.
После этого случая Эстенгер вместе с семьей переселились в Дербентский район, оттуда переселились в восточную Сибирь на нефтяные промысли. С началом перестройки оттуда он с семьей вернулся в родное селение очень богатым и амбициозным. Не успели сельчане оглянуться, как Эстенгер прибрал селькохозяственное предприятие села к своим рукам.
Через некоторое время и сельский мечеть прибрал к своим рукам. Имамам мечети назначили его племянника, который получил духовное образование на Ближнем Востоке. Вокруг Эстенгера и его племянника увивалисись молодые ребята со всего их округа. Не чути ли в каждую пятницу в мечети устраивали мавлиды, зикры. На религиозной почве в мечети между собой переругались мусульмане тарикатитского и салафитского толка. Верх одержали тарикатисты. Но не успели в селении улечь страсти, как через несколько дней на самую красивую площадку возле села на тяжелогрузных автомобилях стали завезти строительный материал и в течение года воздвигнули самую красивую мечеть в районе и имамом мечети назначили племянника Эстенгера. Туда сперва стягивалась молодежь из их округа, через некоторое время на пятничную молитву на дорогих машинах в мечеть стали съзжаться молодые ребята в тюбетейках со всего района и близлежащих районов.
Эстенгер стал самым уважаемым человеком в районе, его боялись, к нему тянулись, с ним стали искать дружбу бизнесмены, имамы мечетнй, руководители района, знатные чиновники республики.
Чем известнее становился Эстенгер, тем больше его презирали, ненавидели многие люди в селении. С известностью, богастсвом к Эстенгеру стали приходить самоуверенность, вседозволенность, жестокость, нетерпимость. Каждый день он кого-нибудь обижал, унижал просто так, ради забавы. В своем гневе он ни перед кем не останавливался, для него не существовали ни какие авторитеты. Он мог смертельно обидеть и немощного старика, и уважаемого человека в селении, и женщину, и девушку, и ребенка.
К Зареме в горы отправили вестового, что состояние брата резко ухудшилось, что он в любое время может умереть. Нужно было брата срочно отправить в районную больницу. Сестра с вествым пришла в селение к больному брату. Когад она увидела, как за одну неделю сдался брат, у нее сердце облилось слезами. Она хаотично думала, что делать. Все молодые ребята, да и семьи, на которые она надеялась, занимались отходничеством: кто на заработки уехал в Ставропольский, Краснодарский края, кто в Москву, кто В Левашинский район своей республики, убирать капусту. У кого займешь деньги в долг, чтобы нанимать автомобиль в другом селении. А когда перед ее глазами становились наглые глаза Эстенгера, его похотливый рот, она дрожала от негодования. А когда смотрела на доверчивые впалые глаза больного брата с черными кругами вокруг них, его впалые щеки, высушенные до костей руки ноги, пожелтевшее лицо с резко выступающими скулами, от боли темнело в глазах. Зарема о чем-то думала, вынашивала какие-то мысли, бессознательно бросая взгляд то на одного, то на другого, то на третьего брата. Она тихо накинула шаль на плечи, пытаясь ни с кем из братьев не встретиться глазами, прикрыла за собой дверь и вышла на улицу…
Время было к обеду. На переулках села из сельчан никого не было видно — все были заняты летними полевыми работами, сенокосами, прополкой в огородах, садах. В конторе унитарного предприятия кроме Эстенгера тоже никого не было. Он тоже где-то копошился в хранилище сельхозяственных продуктов.
Керим еще дома заметил, что сестра задумала что-то ужасное. Он незаметно последовал за ней. А когда вдруг он увидел, как она, оглядываясь по сторонам, с украдкой заходит в складское помещение, где Эстенгер принимает своих гостей, у Керима затрепетало сердце, заработало так, что вот-вот вырвется из его груди; он задышал быстро и тяжело, тело задрожало, в ушах появился свист. Керим вслед за сестрой незаметно проскользнул в складское помещение.