Зайнаб
Шрифт:
Поэтому, иногда хоть редко, но попадались люди, готовые помочь ей выйти из этого заколдованного круга, категорически отказывалась от их помощи, она пряталась от них, уходила в глухой лес и там давала волю слезам.
Теперь повсеместно в стране углублялись процессы демократизации, реформ: разваливались виноградарские, садоводческие совхозы, колхозы, животноводческие предприятия, ковровые фабрики, из них куда-то стала исчезать сельскохозяственная техника, скот. Мямуч не думал, что ветер перемен коснется лесничества, его хозяйств, поднятого на ноги кабальным трудом десятков лет. Один день обанкротилось лесничество, из райцентра к нему нагрянули налоговые
Он стал нищим за какие — то несколько дней. Опять стал пить, пить страшно, до упоения. Чем дальше он видел, до чего доводит бедных селян горбачевская перестройка, тем страшнее он начинал понимать, те времена, когда он с упоением трудился в лесном хозяйстве и от этого он получал огромное моральное удовлетворение, назад не вернутся. Тем тоскливее становилось у него на душе. Он сутками бродил по лесным тропам, искал успокоения души, но кроме горя и разочарования он в разрушенном хозяйстве ничего не видел. Чиновники у него в лесу рубили реликтовые деревья: бук, дуб, липу и на тяжелых грузовиках суками наперевес отправляли их куда-то, его никто не слушался, кому ни лень, гонял его за шею. Он сутками истину всего происходящего начал искать на дне бутылки, спился до такой степени, что перед его глазами черты прыгали. Он всю свою досаду, всю свою злость вымещал на спине своей жены.
На другой день после похмелья, когда он садился на своего коня перед своей семьей, некоторыми бездельниками чабанами и пастухами, которые никуда не разбежались, а вокруг него крутились, он опять превращался в могучего лесничего и бессменного хозяйственника. Перед сельчанами тоже он, хозяин всех этих лесных угодий, все еще важничал, задирал нос, без своего согласия никому не давал хворостинку срезать. Но больше всего от него доставалось жене Нигар.
Вот и сегодня, когда Мямуч, хорошенько напившись, сидя по-турецки скрестив ноги за скатертью на полу, с тяжелыми, как кувалды, кулаками собирался набрасываться на жену. Но вдруг во дворе протяжно завыл волчонок, гремя цепью, стал запрыгивать на стену. К нему под ноги попала откуда-то взявшаяся кошка. Он ударом ноги закинул ее на спину сидящей за ковром Шахрузат. Кошка протяжно завизжала и выскочила наружу через окно. Мямуч, тяжело ступая на кривые, бревнистые ноги, поплыл к лестнице.
Волчонок почувствовал, что к нему во двор по лестнице спускается никто иной, как хозяин. Как только тот с веранды приоткрыл створку двери во двор, Тарзаан (Так наименовала его Шахрузат) от злости скривил губы, показывая своему врагу острые, как кинжалы, клыки, стоя на широко расставленных ногах, в диком оскале опустил к земле морду, сверкая фосфористыми глазами, которые смотрели на него из-подлобья, глухо зарычал. Вдруг стрелой набросился на Мямуча. Но тот успел дать ему пинка ногой, обутой в тяжелый кованый сапог.
— У-ууу, вражина! — от лютой ненависти на его губах появилась белая пена. — У-ууу, гиена! Почему же я не родился собакой, тогда с каким бы наслаждением я вырезал бы весь твой волчи род! Я слышал, что побеждать твой род до сих пор не сумел ни одно живое существо! Так ли, лютый? Может, это всего лишь пустые разговоры трусливых ползучих тварей? Знай, царь здешних зверей, на свете еще не родился зверь, который бы мне не покорился! Я говорю-юю тебе-еее, не родился-яя! — он перед волчонком махал руками, обросшими густой растительностью. — До тебя дошло, вра-жжи-наа? — он еле держался на толстых кривых ногах, чтобы не упасть одной рукой держался за стену.
Волчонок от злости надрывался на цепи, пытаясь дотянуться до его руки и в нее вцепиться.
— Не дошло? Сделаем так, чтобы сейчас дошло-ооо! — вдруг резким движением руки он схватил волчонка за уши, подвесил и другой короткой, как обрубок, сильной рукой стал бить его по носу, так чтобы из его глаз искры летели. — Это тебе за мою жену, повалявшую под одноглазым муллой Шахбаном! — бил он волчонка. — Это за тот позор, который они вдвоем мне нанасли! Это за сучку, родившуюся от этой шалавы!.. На…на…на тебе! — на бедную голову волчонка падали град ударов. — Я, не прибегая к ножу, вылакаю из твоего сердца всю кровь! Я сравняю лицом с землей все ваши стойбища и логовы! Я…Вы…Я! — Мямуч так распалился, что его крики заглушали визги и дикие плачи волчонка.
Морда волчонка была вся в крови. Он царапался, кусался, дико визжа от страха, как мог, отбивался. Чем сильнее бил Мямуч волчонка, тем больше он терял самообладание. Он до такой степени устал, что с трудом держался на ногах. На минутку он остановился, чтобы тыльной стороной руки вытереть вспотевшее лицо. В это время под его глаза попала плачущая за окном и жалостливо смотрящая на все, что происходит во дворе, Шахрузат. Мямуч, как будто бы ждал этого взгляда, выкинул полуживого волчонка далеко от себя и устремился к девчонке.
Жизнь волчонка Тарзана рядом с Мямучом превратилась в самую тяжелую жизнь дикого животного на этом свете. Мямуч каждый день избивал его. Если его вдруг спросили бы зачем, с какой целью избиваешь его, он бы и толком не ответил. Может, сказал бы: «Просто так! От того, что он волчье отродие!» У него были три ненавистных существа на свете: жена, от которой у него не было детей, Шахрузат, которую он в подоле платья принесла к нему из-под забора, Тарзан, который защищает и любит их, ненавидел его.
Когда хоть раз видишь, как Мямуч издевается над ними, мучает их, создавалось такое впечатление, что он такую ненависть к себеподобным, к животным он перенял с молоком матери.
В этом году будет два года, как Тарзан был прикован к цепи. За два года Мямуч его научил только тому, как можно ненавидеть мужчин. В этой адской жизни только одна Шахрузат его жалела, оберегала от жестокости, вместе с ним тоскавала по вольной жини, кормила с рук. Только она ля него была и нежной матерью, и подругой для игр, и солнечным лучом. Когда Мямуч по своим делам уходил из дома, последнее время, видя, как волчонок тоскует и плачет на цепи, Шахрузат по утрам, вечерам отпускала его с цепи, вместе с ним бегала по двору. Видели бы вы, как они вместе радуются его свободе! Наигравшись, потом она долго сидела с ним рядом, обняв его за шею, рассказывала ему, как отчим бьет, ненавидит и издевается над ней.
Тарзан, хоть все время скучал по Шахрузат, но когда он видел, что идет к ней, как собаки, которых он ненавидел, не вилял хвостом, нетерпеливо не визжал, не стремился на встречу, не рвался на цепи. Такие эмоции он считал ниже достоинства, рожденного от благородной волчцы. Только он, скрывая свое нетерпение, шел навстречу ей и клал свою голову на мягкие и нежные подушки девичьих рук и с удовольствием жмурил глаза. Этим самым это умное животное проявлял свою любовь и покорность этой девочке.