Зазеркалье Петербурга. Путешествие в историю
Шрифт:
Шереметев, Александр Дмитриевич // ЭС Брокгауза и Ефрона. Т. 78. СПб., 1903.
Жилой комплекс Петербургской купеческой управы
(1911 г., архитектор А.А. Барышников;
ул. Рубинштейна, 23)
«Мы поселились на шестом этаже… дома № 23…
Сначала мы жили в большой пятикомнатной квартире. Вскоре к нам подселили одну семью, потом другую, в конце концов остались в двух комнатах, так что я оказался вместе с сестрами.
Номер школы тоже был 23, и в это число я вкладывал символический, точнее, ложномногозначительный
Итак, чтобы очутиться на школьном дворе, достаточно было выскочить из дома черным ходом и перемахнуть через забор. Он был высоковат, к тому же покрыт колючей проволокой, зато я был ловок и цепок…
Уже в школьные годы я был „отравлен“ театром. Причем театр продолжался и дома – в буквальном смысле. В нашем доме на Троицкой, на одной лестнице с нами, но тремя этажами ниже, жил мальчик, несколько старше меня, который устраивал домашние спектакли. Вход был открыт для всех желающих, и я, конечно, не преминул туда заглянуть в тайной надежде, что и меня пригласят участвовать. Не пригласили. Но спектакль (они там играли «Бориса Годунова», ни больше ни меньше) мне очень понравился… А мальчишку, который все это устраивал с таким размахом, все почему-то звали Ася… Мальчик Ася стал драматургом Алексеем Николаевичем Арбузовым» [24] .
24
Райкин А.И. Без грима.
Улица Рубинштейна, 23
В этот огромный дом на улице Рубинштейна (до 1929 г. называвшейся Троицкой) в 1922 году въехала большая семья 11-летнего Аркадия Райкина. Черту оседлости, до революции не позволявшую большинству евреев селиться в Петербурге, давно отменили, и предприимчивый отец Аркадия, Исаак, много лет проработавший в сфере лесопромышленности, вслед за родственниками и со своей стороны, и со стороны жены, уже успевшими обосноваться в бывшей столице и нахваливавшими возможности большого города, решил пойти на риск. Не имея пока никаких предложений о работе, он перевез семью с тремя (на тот момент) детьми в Петроград, где, как он верил, человек его энергии и талантов наконец-то сможет развернуться.
Юный провинциал Аркадий был восхищен и поражен, увидев город, в котором ему предстояло прожить более полувека, целых шесть десятилетий. Мгновенно он почувствовал себя дома, а тихая узкая Троицкая улица, на которой ему суждено было провести свое детство, открыла ему волшебный мир переулков и проходных дворов, ведущих и к набережной, и к скверам, и к шумным проспектам. Лабиринтами этой улицы мальчик ходил от Пяти углов до Невского, забегал к дяде-инженеру в Толстовский дом, к учителям, жившим при находившейся по соседству с домом школе, к соседям и одноклассникам, которых вскоре значительно прибавилось, ведь незаметно наступили 1930-е годы – годы уплотнений, когда в просторные квартиры привыкших жить обособленно семей подселяли новых жильцов, образуя густонаселенные коммуналки с вынужденными теперь делить общий быт незнакомцами. Кухни, уборные, прихожие, рассчитанные на одну семью, теперь иногда пропускали по 30 человек, да еще и их гостей – неудивительно, что жизнь на виду у многочисленных соседей сулила самые разнообразные последствия – бесконечные интриги и вековую дружбу, бескорыстную помощь и подлое предательство, а также десятки вариантов перепланировки жилья в попытке урвать хоть метр личного пространства – перегородки, занавески, установка дополнительных печей и санузлов.
Мало кто из соседей Райкиных избежал такой же участи уплотнения. Среди прочих принять новых жильцов была вынуждена и квартира № 34 на третьем этаже этого дома. В 1936 году две комнаты окнами во двор здесь получила молодая актриса Нора Довлатова, игравшая не только в театре, но даже в спектаклях той самой школы (ныне – школа № 206) во дворе дома, которую к этому времени уже закончил Аркадий Райкин и в которую через несколько лет поступит ее будущий сын – Сергей Довлатов.
Он переступит порог этого здания 3-летним малышом, впервые приехав в Петербург в 1944 году из эвакуации, где родился и где несколько лет прожили его отец, театральный режиссер, и мать, все еще актриса (вскоре Нора, всегда трепетно относившаяся к языку и постоянно поправлявшая, как, впрочем, и ее сын, ошибки в речи знакомых, сменит сферу деятельности и станет корректором).
«Жили мы в отвратительной коммуналке. Длинный пасмурный коридор метафизически заканчивался уборной.
Обои возле телефона были испещрены рисунками – удручающая хроника коммунального подсознания.
Мать-одиночка Зоя Свистунова изображала полевые цветы.
Жизнелюбивый инженер Гордой Борисович Овсянников старательно ретушировал дамские ягодицы.
Неумный полковник Тихомиров рисовал военные эмблемы.
Техник Харин – бутылки с рюмками.
Эстрадная певица Журавлева воспроизводила скрипичный ключ, напоминавший ухо.
Я рисовал пистолеты и сабли…
Наша квартира вряд ли была типичной. Населяла ее главным образом интеллигенция. Драк не было. В суп друг другу не плевали. (Хотя ручаться трудно.)
Это не означает, что здесь царили вечный мир и благоденствие. Тайная война не утихала. Кастрюля, полная взаимного раздражения, стояла на медленном огне и тихо булькала…» [25] .
Здесь, в многолюдной шумной коммуналке, Сергей Довлатов прожил с матерью почти 30 лет – первые 5 лет с отцом, позже бросившим семью, и родственниками, потом – вдвоем с матерью и с приходящей чудачкой-няней. Ходил в школу во дворе, плохо учился, курил. Как и Райкин за несколько лет до него, исследовал те же лабиринты проходных дворов по улице Рубинштейна, писал стихи, наблюдал за многочисленными соседями своего огромного дома, ставшими потом героями его произведений. В юности Сергея в двух комнатах Норы поселилась сначала его первая жена Ася, затем – вторая, Елена, с дочерью Катей. Покой матери писателя, однажды в отчаянии даже повесившей на свою дверь плакат «Здесь отдыхает полутруп. Соблюдайте тишину!», только снился – гостеприимный сын постоянно звал в гости своих многочисленных творческих друзей.
25
Довлатов С.Д. Наши.
«…Круг Сережиных друзей стал пополняться генералами от литературы и продолжателями чеховской традиции: „Хорошо после обеда выпить рюмку водки, и сразу же другую“… Как истый кавказец и жрец анклава, Сережа не замедлил внести свою собственную лепту, открыв филиал кулуаров, коридоров и лестничных площадок у себя дома, на улице Рубинштейна, где сразу же получил признание у узкого круга, квадрата и параллелепипеда, ничего, кроме хлеба и зрелищ, от него не требовавшего. Сережа любил кормить гостей с избытком и, по обычаю российского хлебосольства, умел делиться последним куском.
Раздел пищи происходил в Cережиной хореографии и при негласном участии Норы Сергеевны. Ее стараниями на плите коммунальной кухни вырастала порция солянки на сковородке, которая могла бы составить дневной рацион небольшого стрелкового подразделения… Сам Сережа питался результатами собственных трудов, исследуя те отсеки коммунальной кухни, где хранились трофеи, припрятанные хлебосольными соседями. Главным поставщиком по части мяса и котлет была семья полковника Тихомирова. Овощи выдавались добровольно соседкой Зоей Свистуновой. Со сладким столом было туговато, так что одного определенного источника не было, а иногда и вовсе случались перебои, как и в прочих российских домах» [26] .
26
Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне.
В 1970-х коммунальная жизнь писателя в этом доме закончилась – Нора обменяла две свои комнаты на отдельную квартиру на той же улице. А вскоре закончился и петербургский период жизни матери и ее сына – вместе они эмигрировали в США. Густонаселенный дом, где прошло все детство и молодость, шумные соседи, проходные дворы родной улицы Рубинштейна, посиделки с друзьями, к счастью, остались не только в памяти Сергея, но и на бумаге:
«Стоит ли говорить, что я вас не забыл и постоянно думаю о Ленинграде. Хотите, перечислю вывески от „Баррикады“ до „Титана“? Хотите, выведу проходными дворами от Разъезжей к Марата?