Зазеркальные близнецы
Шрифт:
Александр вскочил с постели и распахнул дверцу бара. Так, коньяк — к черту, ликер, виски… все не то, все говно! Почему нет водки?! Хочу водки! Бутылку! За четыре сорок две! Паршивой нефтяной “андроповки” с зеленой этикеткой из курсантских времен!! Чтобы утром рыгать голимым керосином!!! Водки хочу!!!!!
— Александр Павлович, извините меня, но я не знаю, что такое “андроповка”.
Скверно, видимо, весь этот бред он орал вслух. Псих контуженый! Истеричка! Баба!
— Валюта, принеси мне, пожалуйста, водки. Много. Бутылку. Нет, две.
— А закуску?
— Ничего не надо. Давай, быстренько сбегай, ласточка.
Валя исчезла. Хорошая девчонка. Легко с ней, покойно, да и Инга… Зачем же он с ней так обошелся? Надо извиниться. Надо…
Боль
Александр вдруг захохотал. Зачем терзаться? Надо попросить Полковника, и тот покажет фотографию. Цветную кодаковскую карточку. Как хочется заплакать. Может быть, хоть слезы растопят эту ледышку в груди?
А, вот и Валя. Молодец девчонка, быстро обернулась.
— Валюша, выпьешь со мной? За упокой души…
— Чьей, Александр Павлович?
— Мамы моей, Валя, мамы!
— Ой, Саша… — Валя по-бабьи зажала рот ладошкой.
Александр хлопнул стакан водки и сразу же налил по второй. Водка — сакральный продукт и, видимо, открывает какой-то клапан в русской душе, вот он наконец и смог заплакать. Как давно он не плакал… Полузабытое ощущение. Злые слезы жгут глаза, словно кислотой. Но и ледышка в груди вроде бы начинает таять. Еще бы, в водке-то сорок градусов. Ну-ка мы еще стакашек…
— Может быть, не стоит столько пить, Саша?
— Молчи, что ты понимаешь! Это же мать, мама моя… Может быть, ты б-боишься, что я не смогу…
— Как вам не стыдно, господин майор!
— Фу-ты ну-ты, какие мы гордые. Ну-ка в койку!
Хлопнула дверь, но напоследок все-таки раздалось приглушенное:
— Свинья!…
Во, второй раз свинья! Может быть, Танюшку кликнуть, а?
— Таньша-а!…
Нет, сначала еще стаканчик… Где он? Ау-у-у!… Ну ничего, если ты такой гордый, зараза, мы и из горла могем. Бр-р… Не лучше “андроповки”, право… Ш-ш-штаб-ротмистр? А вы откуда здесь? Стреляли… Ха-ха-ха, ш-ш-ротмистр! Фильм смотрели? Там еще Абдулла… Или Сайд… Одним словом: “Ваше благородие, госпожа удача… ” Ш-ш-ш, все понял, ш-штаб-ро… Или вы не ш-ш-таб… Козлы! Спецура! Пи… Все, все, ш-штаб-ротмистр… молчу… фу, ротмистр… Вы знаете, господин как-вас-там, я сейчас пьян как свинья. Не верите? Зря! Мне только что сообщили эту новость две прелес… ык… Ща, ротмистр, минутку, я должен рыгнуть-с… О чем я? Да, две прелестные дамы… А?…
При чем здесь дамы, при чем здесь эти прости… Все, все, товарищ ротмистр, я понял… Ш-ш-ш-шротмистр! Давайте, в конце концов, чеколдыкнем еще по стакашку, и в клуб… Да, вы правы, у меня траур… Зачем же я так напился… Вы не помните?…
Даже пол, покрытый пушистым паласом, наконец не выдержал этого мерзкого зрелища и, вздыбившись, милосердно врезал Александру в лоб. Наконец-то погас этот проклятый свет… Мама, где ты?…
Уже который час колонна пылит по горному серпантину. Холод забирается под бушлат. В бэтээре, конечно, теплее, но стоит только подумать о тесноте и духоте, ароматах не мытых неделями тел, солярки, махорки и еще бог знает чего, как тошнота подступает к горлу. Хотя блевать уже давно нечем, немилосердно ноет пустой желудок. Зачем он вчера так нарезался? А еще раньше: зачем он все-таки отказался? Надеялся, что будут уговаривать? Щас, держи карман шире!
Александр смутно помнил двухдневную тряску в переполненном вагоне, где были заняты не только третьи полки, но и тамбуры. Жара, духота, мат, вонь, шум, теснота, толкотня и еще раз жара. Ненависть всех ко всем и по любому поводу. Полуоторванный цветной портрет генерала Лебедя, бог весть каким образом сохранившийся на тамбурной двери и опохабленный коротким словом, накорябанным неискось через упрямый лоб кроваво-красной дрянной “губнушкой”. Чей-то облепленный жирными зелеными мухами зловонный труп с табличкой “ВРАГ” на груди, болтавшийся на станционном фонаре прямо перед
Маета хождения по военкоматам и прочим учреждениям, где пришлось доказывать с пеной у рта, что ты не верблюд, вернее, как раз тот самый верблюд. Смертельная ненависть в глазах Наташки, уже на пятом месяце беременности. Трясущаяся голова стремительно спившегося отца, в свои шестьдесят два выглядевшего на все восемьдесят. Покосившийся мамин памятник с шелестящими на ветру бумажными лепестками чудом уцелевшего венка, рядом с таким же, со знакомым лицом на фотографии, но над чужой могилой. И водка. Водка, водка, водка и еще раз водка… Тяжелое похмелье все эти пять месяцев, казалось, не прерывалось ни на минуту. Избавлением показалось направление в действующую армию. Но ненадолго…
Снова горящие станицы и аулы, проклинающие солдат на всех языках женщины и старики. И кровь… Кровь, кровь, кровь, кровь и еще сто раз кровь. Сорвался, когда приказали пустить в расход взятых в плен “самостийных” казаков. Но разбитая морда офицера-воспитателя отозвалась всего лишь давно обещанным разменом крупных звездочек на мелкие. Теперь он уже капитан, штаб-ротмистр, так сказать. Блин, ну зачем же он тогда отказался? Что хотел изменить?…
Холод становится невыносимым. Черт, придется все-таки залезать под броню. Ну конечно, эти козлы опять заперлись. Матерясь, Александр стучит окованным железом прикладом по крышке люка. Глухой услышит, но не открывают. Ну щас, суки, щас кто-то займет его место. Или всех на холод выгнать?… Ну вроде услышали…
Странно, но остальное Бежецкий додумывает, уже лежа на обочине. Шедший в авангарде колонны танк нелепо сползает одной гусеницей с кручи, сыплются камни, но шума их совсем не слышно из-за грохота разрывов и похожего на звук вспарываемого тупым ножом брезента треска пулеметных очередей. Покрывая все шумы, гулко, надрывая перепонки, бьют гранатометы, излюбленное оружие “чехов”.
Парни, сбивая в кровь руки и едва слышно (из-за адского шума) матерясь, горохом сыплются из бэтээров и бээмпэшек. Блин, ну зачем же он тогда отказался?! Срывая голос, Александр кричит в микрофон рации, торчащий у левой щеки, слова команд, сам не слыша их. Солдатик справа вдруг отбрасывает автомат, вскакивает на ноги и, зажимая голову в простреленном шлеме-сфере и разбрызгивая вокруг хлещущую сплошной струей черную кровь, приседая, кружится в предсмертном танце, пока следующая милосердная пуля не сбрасывает его в пропасть. Где же “вертушки”? Где?… Ну почему же он тогда отказался?…
— “Терек”, “Терек”, я “Алдан”, что у вас…
Вдруг скрежет в наушниках сменяется чистой, как по “Маяку”, издевательской мелодией “Танца с саблями”. О-о-о, опять чеченские приколы. Ну почему у нас такая х… техника?!
Грохот позади. Ускользающая мысль: “бэтээр, су…”
Зачем он тогда отказался-а-а-а?!
— Барин, барин, что с вами?! — Знакомый голос, рука, трясущая за плечо.
Таньша? Откуда?
Александр с трудом разлепляет глаза, горло саднит от звериного крика, еще стоящего в ушах. Над ним склоняется милое Танюшкино лицо, смутный свет занимающегося дня скромно обтекает ее голую грудь.