Зажечь свечу
Шрифт:
Путь до Винницы уже не был окрашен прелестью новизны, да и погода испортилась — начались дожди. В Виннице я вновь почувствовал, что такое лишиться собственного средства передвижения и присоединиться к толпе обалделых и обезличенных пассажиров, пользующихся услугами общественного транспорта в пиковое летнее время. Мой отпуск кончался, а я хотел увидеть море, и пришлось сдать велосипед в багаж и отправить его домой «малой скоростью».
В Одессу я приехал в железнодорожном вагоне рано утром. На вокзале вповалку спали безбилетные и транзитные пассажиры, и это напоминало стихийное бедствие… Улицы города были еще
Даже море не радовало, потому что мой верный спутник, мой друг, мой волшебный «конек-горбунок» ехал где-то в тесном мраке вагона, пока я валялся на песке вместе с тысячами других праздных людей и грустил.
1 сентября в одесском аэропорту я садился в самолет, чтобы лететь в Москву.
Знакомая дрожь пронизала тело, заколотилось сердце, когда я увидел простор летного поля, когда поднимался по трапу и пролезал в темный и тесный люк, занимал место в салоне. Загрохотал мотор, загудели винты, все сильнее, сильнее, быстро понеслась мимо обочина взлетной полосы, вот она ушла, провалилась вниз, поплыли под нами домики, квадраты полей, прихотливые извивы рек.
Самолет набирал высоту, погружаясь в холодную синь, вот он, разворачиваясь, лег на крыло, и в иллюминатор ударило солнце.
Я возвращался домой. Меня ждало то, от чего я с такой поспешностью уезжал три недели назад. Но я понимал, что все теперь будет немножечко по-другому.
Солнце било в иллюминатор, внизу проплывали леса, поля, реки, нити дорог. В несколько минут я теперь преодолевал путь, который проезжал недавно в течение целого дня. Дня прекрасного, дня счастливого, полного непредвиденных и таких важных тогда для меня событий.
ЭПИЛОГ
Прошли годы. Я часто вспоминаю свое Путешествие. Первое, потому что за ним последовали другие. Но первое запомнилось лучше всех.
Те двенадцать дней, которые в меру сил я постарался здесь описать, были, как я уже сказал, одними из самых счастливых дней моей жизни. Впрочем, как и некоторые другие, которые я постарался описать в рассказах.
Однажды по Московскому радио я услышал новогоднее обращение к школьникам. «Ребята! — радостно говорил диктор. — Вспомните, что самое хорошее было у вас в прошедшем году. Какие дни вы считаете для себя самыми счастливыми?» И я подумал: а какие дни были самыми счастливыми для меня?
И вот, размышляя, стараясь отбросить привычные стереотипы, напрягая память и убеждая себя, что ведь об этом никто не узнает, а потому я могу быть действительно откровенным, я с удивлением обнаружил, что самыми счастливыми днями в прошедшем году были у меня те, которые другим показались бы, возможно, не только не важными, но и бесполезными, незначительными, несерьезными…
Есть у американского писателя Ирвина Шоу рассказ «Солнечные берега реки Леты». Там описывается день служащего, который работал изо дня в день в какой-то фирме, приходил по звонку, уходил по звонку, дома его тоже неотступно преследовали семейные заботы — и вот его уволили. Узнал он о своем увольнении неожиданно, утром, придя на работу. Для него это была катастрофа. В полном отчаянье вышел он из здания, где провел столько дней… И вдруг, совершенно неожиданно, почувствовал себя… счастливым. Он шел по той самой улице, по которой ходил столько раз утром и вечером, шел тем же самым маршрутом, но — теперь совсем в другом качестве. Не как служащий, а как безработный. Не поглощенный делами, а непривычно свободный. И он как бы вновь эту самую улицу открывал. И получилось, что он не только много раз виденную, а на самом деле, оказывается, совершенно невиданную улицу для себя открывал — он открывал жизнь.
В мировой литературе довольно много подобных вещей. И все-таки по-настоящему близки и понятны стали они мне после моего Путешествия.
Это был долгий, порой казавшийся бесконечным, праздник. Праздник свободы.
Но вот что еще, наверное, нужно добавить. По приезде в Москву, радостный, чувствующий себя так, будто сделал важнейшее из открытий, я несколько раз пытался рассказать о Путешествии родственникам и друзьям. Но никто ни разу не дослушал меня до конца. Сосед-врач хотя и снисходительно, но все же поздравил с благополучным возвращением, однако едва я попытался рассказать о некоторых деталях путешествия, как он сослался на неотложные дела и ушел. У меня даже осталось впечатление, что он крайне огорчен тем, что с нотой у меня в порядке. Знакомая молодая усталая женщина послушала некоторое время — с интересом, даже глаза ее оживились и на миг вспыхнули. Но потом она погрустнела. «Да, — сказала она, — интересно это все очень. Но недоступно. Пойду я. Дел много сегодня у меня — стирка». И ушла.
Потом я позвонил давнему своему приятелю, свободно мыслящему эрудиту. Уж он-то наверняка поймет и оценит! «Немедленно приезжай, пресс-конференцию тебе устроим, я ведь тоже ездил немножко, расскажу тебе, приезжай!» — так откликнулся он на мой звонок. Я радостно приехал. Минуты три они с женой внимательно слушали меня — у жены лицо прямо так и загорелось, — но вскоре приятель-эрудит начал меня перебивать и, в конце концов, рассказывал уже только он о своих командировках по делам промышленности и сельского хозяйства, а я молчал. Мне было чрезвычайно интересно то, что рассказывал он, но почему же мое путешествие казалось ему легкомысленным и ненужным?
Наконец я попытался ему объяснить. Он слушал, согласно кивал, но я видел: он не понимает меня.
Вспомнив об одной своей знакомой — пожилой женщине, которая всегда понимала меня, как мне казалось, и вообще сочувствовала, — я позвонил ей и, немедленно получив приглашение, приехал. Я начал рассказывать осторожно, ненавязчиво, сдерживая свой пыл, чтобы не отпугнуть, и она спокойно слушала меня, не перебивая. Но лишь только я упомянул, что брал молоко в деревнях, она тотчас спросила: «А почем молоко, кстати?» Когда я сказал мимоходом о яблоках, она с интересом осведомилась, сколько они в тех местах на рынке стоят — сколько килограмм и сколько ведро. «А сливы почем? А груши? А в каком городе из тех, что вы проезжали, самые дешевые фрукты?» Мой рассказ незаметно съехал на чисто экономические рельсы, и только тогда я увидел в глазах женщины интерес неподдельный.
Ну, в общем, так я и не смог рассказать о своем Путешествии никому.
И решил о нем написать.