Заживо погребенная
Шрифт:
— Я это отлично знаю и потому к тебе в руки и не попадусь, — ответил, смеясь, Юлиан.
— Ну, это мы посмотрим, — проворчал Фелиц глухим голосом.
— Ты бы уж лучше перестал драться, пока еще цел.
— Ни за что! Я тебя убью!
— Дурак! Я бы давно с тобой покончил, если бы захотел.
— Ты еще думаешь насмехаться надо мной, плюгавый недоносок! О, я тебя убью!.. Помогите мне встать, на этот раз я с ним порешу!
Секунданты повиновались.
— Ну, начнем опять, если ты этого желаешь, —
Борьба опять началась и с еще большим ожесточением, чем в первый раз. Юлиан уже не щадил своего противника, каждый удар его образовывал кровавый подтек, если не рану; противнику не только не удалось ударить Юлиана, но он даже не мог отражать ударов, которые тот ему наносил. Наконец он зашатался и, как сноп, повалился на землю.
— Он умер! — вскричали секунданты, в которых заговорило чувство жалости при виде страданий несчастного.
— Нет, он не умер, — сказал Юлиан, — но если он захочет еще раз сразиться, то я буду неумолим и убью его, как собаку.
— Как! Юлиан! Ты его до сих пор щадил? — спросил наивно Бернардо.
— Да, мой друг, я его щадил, я только хотел его проучить.
— Ого!
— Я тебе говорю сущую правду — ничего не было легче, как одним ударом головой в грудь убить его наповал, но, повторяю тебе, я его пощадил и не нанес ему ни одного смертельного удара.
Между тем Фелиц был в ужасном состоянии. Череп был в одном месте проломлен, нос раздавлен, несколько зубов выбиты, правое плечо вывихнуто, грудь расшиблена и одна нога повреждена.
При этих условиях продолжать борьбу было невозможно; Фелиц сам сознался в этом, когда был приведен в чувство.
— Ну, если так, — сказал Юлиан, — то пусть тебе это послужит уроком. Ты воспользовался своей силой, чтобы нагнать здесь на всех страх. Ты затеял со мной ссору только потому, что понадеялся на свою силу; теперь ты видишь, что и не одной грубой силой можно побороть человека. Я тебя более не трону, но и ты не трогай тех, кого я люблю, или я тебе покажу, как я умею наказывать. Теперь ты, как побежденный, должен сделать условленное заявление.
Фелиц что-то невнятно промычал.
— Говори сейчас. — сказал Юлиан, — или мы тебя бросим здесь волкам на съедение.
— Условия должны быть соблюдены, — отчеканил Бернардо, — или мы все отсюда уйдем.
— Ну, погоди! Я тебе отплачу! — проговорил Фелиц невнятно.
— Что ты говоришь?
— Ничего! Я скажу, если вы этого хотите.
— Мы этого требуем.
Фелиц с затаенным бешенством произнес условленные слова.
— Хорошо, — сказал Юлиан, когда он кончил, — я тебя прощаю, и молю Бога, чтобы он тебя скорее исцелил.
— Да, но я не прощу тебя, дьявол, и отплачу тебе, — произнес Фелиц так тихо, что никто этих слов не разобрал.
Молодые люди занялись приисканием способа
Фелиц лежал без чувств.
Юлиан оделся и пошел домой в сопровождении Бернардо, который не отставал от него и раз десять во время пути ему повторил:
— Прошу тебя, Юлиан, научи меня так же драться, как ты.
Наконец он так надоел Юлиану, что тот обещал ему выучить его этому искусству, только с тем условием, что он никому не разболтает о случившейся драке и убедит всех свидетелей никому о ней не говорить. Бернардо охотно обещал это исполнить.
(Однако или Бернардо забыл предупредить молодых людей, или сам не сдержал своего обещания, но на другое утро каждый уже на свой лад судил и рядил о необыкновенных подробностях ночного побоища).
У дома доктора друзья расстались; Бернардо ушел обратно в деревню, а Юлиан вошел к себе.
Доктор уже был дома, но, вероятно, утомленный всеми происшествиями и треволнениями этого дня, он, несмотря на обещание дождаться сына, лег в постель и заснул.
Юлиан был очень доволен тем, что не показался отцу в таком возбужденном состоянии, в каком он находился.
Он поспешил в свою комнату и вскоре тоже заснул.
Доктор Иригойен, через час после того, как сын его отправился на посиделки, исполнил просьбу своей милой пациентки отвезти ее домой в Сен-Жан-де-Люс.
Закутав ее потеплее в несколько мягких пледов, он снес ее на руках в кабриолет, который сам же запряг, и они быстро покатили.
Убаюкиваемая покачиванием экипажа, утомленная женщина закрыла глаза и заснула.
Расстояние, которое им нужно было проехать, составляло не более двух лье.
Это было дело получаса для такого рысака, как лошадь доктора. Стало быть, они должны были прибыть в город не позже десяти с половиной часов.
Город Сен-Жан-де-Люс, набережная которого с каждым днем все более и более подмывается волнами, в то время как его порт постоянно мелеет и, вероятно, скоро совершенно исчезнет, был когда-то значительным торговым пунктом.
Теперь Сен-Жан-де-Люс можно назвать мертвым городом, особенно во время долгой и суровой зимы. В десять часов вечера все дома уже заперты, огни потушены и улицы совершенно пусты. Поэтому доктор мог смело въехать в город, не опасаясь встреч и любопытных взоров.
Впрочем, он и его экипаж были настолько всем известны, что приезд его в какое бы то ни было время никого не удивил бы.
Мы воспользуемся молчанием доктора и его спутницы, чтобы несколько подробнее представить читателю личность доктора Иригойена, о котором мы еще только мимоходом сказали несколько слов.