Здесь на Земле
Шрифт:
И близко ничего подобного не произошло. Точно так же, как не было и нет второго такого места, как дом, и нигде, кроме как на Лисьем холме, не было ей так уютно, восхитительно и… по-настоящему.
Сюзанна резко жмет на тормоза, и ремни вжимают всех в сиденья.
— Вот чертово создание!
Перед колесами перебегает дорогу кролик.
Здешние места действительно донельзя реальны. Проснувшись этим утром в постели, где она провела тысячи ночей, Марч поняла: возвращение — ошибка. Еще бы: не успела открыть глаза, а уже думает о Холлисе. На окнах — вензеля изморози. Будто она никуда отсюда и не уезжала. Ее
Первое, что она сделала, надев темно-синее платье и поверх черный свитер, — это спустилась, босоногая, в гостиную и попыталась дозвониться Ричарду. С места, где стоит телефонный столик, видна Гвен (дочь спит на кушетке в швейной комнатке), а сквозь овальное окно — сад и даль за ним. Гулко забилось сердце.
«В конце концов, это просто глупо, — строго внушает себе Марч и начинает торговаться с собой, как делают все женщины, живущие не с тем мужчиной: — Если Ричард поднимет трубку до пятого гудка, я успокоюсь». В конце концов, безопасность — вот то, на чем она остановила выбор, пусть даже и приехала сюда, и ищет взглядом яблоню, на которую забиралась девчонкой.
На том конце — гудки. Ах да, сообразила Марч, сейчас ведь в Калифорнии такая рань, три утра или около того. И положила трубку. Все утряслось вроде и без телефонного звонка. А после того как она заварила чай в одном из милых керамических чайничков Джудит, на душе стало еще спокойнее.
Или, может, так только кажется? Теперь, в машине, когда мимо проносятся поля фермы Гардиан, ей холодно. Жаль, нет с собой перчаток и шерстяного шарфа. «Ох, лучше бы мне быть за миллион миль отсюда!»
— Не бойся. — От Сьюзи не укрылось волнение подруги. — Его на похоронах не будет, уж поверь мне. Он ведь, если помнишь, никогда не делает того, что должен.
Марч бросает на Сьюзи выразительный взгляд, но уже поздно.
— О ком это вы? — тут же навостряет уши Гвен.
Вот так всегда: дочь прекрасно слышит то, что ей не предназначалось, зато глуха ко всему, о чем пытаешься до нее докричаться.
— Да так, ни о ком.
— Тебе показалось, — вторит Сьюзи.
— Ладно, замяли, — недовольна Гвен. — Похоже, я знаю, о ком речь.
— Ты что, всезнайка?
А в голове у Марч пульсирует: «Как хорошо, что ты ничего не знаешь. И для меня, и для тебя».
У них в запасе была уйма времени, чтобы поспеть к началу панихиды, и все ж они умудрились опоздать. Автостоянка битком забита. Да и с какой стати ей пустовать? У Джудит Дейл было полно друзей. Из библиотеки, где она долгие годы была членом правления, из садоводческого клуба, так много сделавшего для обустройства парков и площадей, из госпиталя Святой Бригитты, в конце концов (дважды в неделю она добровольно дежурила там в ночную смену в детском отделении, читая малышам сказки и играя с ними в «Страну сластей» [7] ).
7
Популярная в США детская настольная игра.
У самой Джудит не было детей. Марч хорошо помнит, как спросила ее однажды: «Почему?» Был поздний вечер, она лежала в постели с лихорадкой, миссис Дейл кормила ее с ложечки молочной рисовой кашей и отпаивала чаем.
— Это не то, что мне предуготовлено, — последовал ответ.
Что она хотела этим сказать, Марч так никогда до конца и не понимала. Бог? Судьба? Собственный выбор, совершенный много лет назад? Однако были у нее не одни лишь тайны. Она любила дождь, детей и одинокие прогулки по выходным, из которых приносила маленькие презенты: спички в особенно прелестном коробке, гребешки для волос, розовое и зеленое мятное драже. Свято верила в домашнюю стряпню и непревзойденную красоту желтых роз (шесть дюжин их заказала Марч на панихиду). Их аромат — сладкий, выдержанный и печальный — кружит голову, и Марч пошатывает, когда она садится в первый ряд похоронного зала, между Гвен и Судьей, партнером ее покойного отца и отцом Сьюзи.
Он высок, под метр девяносто, и такой внушительный, что, говорят, иные правонарушители сознаются во всем от одного лишь его взгляда. Но сегодня Судья — бледная тень самого себя. В следующем месяце ему исполнится семьдесят два, и, этот возраст виден по дрожи больших рук, бескровному лицу и блеклости некогда ясных голубых глаз. Он накрывает ладонью руку Марч (может, даже больше для собственного успокоения). На первой скамье уже нет мест, и потому Луиза Джастис, его жена, сидит за ними. Время от времени, наклоняясь, она прикасается к плечу Марч или Судьи.
— Такое потрясение для нас, такое потрясение, — шепчет она снова и снова.
Джудит Дейл пожелала в завещании, чтобы панихида прошла тихо и скромно. Такой же выбрала она и могильный камень для себя, простой серый монолит. И все же Гвен представить не могла, насколько тягостно окажется здесь находиться. Она сидит, прямая словно шест, и не мигая смотрит на закрытый гроб — будто вморожена в скамью, с белой, как снег, кожей. Обилие туши на лице, торчащие «шипы» волос — видок у нее и впрямь еще тот. Иные из тех, кто подошел к Марч выразить сочувствие, предпочитают Гвен не замечать или же молча пожимают ее холодную руку. Когда Харриет Лафтон от имени друзей по библиотеке произносит последние слова, Гвен прижимается к матери.
— Меня сейчас вырвет, — шепчет она.
— Нет, это только кажется, — уверяет Марч, хоть и сама ощущает дурманящее воздействие роз и избытка тепла внутри похоронного зала.
— Я серьезно.
Это запах смерти подступает к ней. Сама идея бесследного исчезновения.
— О черт, сейчас начнется, — испуганно произносит Гвен.
Они тихо поднимаются со скамьи. Марч, приобняв за плечи дочь, направляет ее в проход между рядами, к выходу. Раздается недоуменный шепот присутствующих.
— Тебе просто нужен свежий воздух.
Гвен кивает и сглатывает подступивший ком, но в следующий раз, похоже, ей это не удастся. Спеша к двери, они проносятся мимо Хэнка. Он — в самом последнем ряду, между Кеном Хелмом (тот потерял в лице миссис Дейл лучшего из своих клиентов) и Мими Фрэнк (раз в неделю делавшей ей прически). Хэнк успевает заметить, как Гвен, подобно тени, выскальзывает наружу. Нечасто видишь незнакомцев в Дженкинтауне. Хэнка охватывает внезапное желание последовать за ней. Она, похоже, так мучится, бедняжка. И так прекрасна.