Здесь на Земле
Шрифт:
В последние годы единственным его спутником был старый пес. Бедолагу кто-то надумал утопить, но сделал это крайне неумело. В отлив Трус выволок из болота мешок: там было два щенка-боксера, один — мертвый, а другой — живой, с того самого момента до гроба ему преданный. Не то чтобы Трус не пытался искоренить подобное заблуждение — он пытался: мог, например, швырнуть сковородкой в голову бедному псу, а тот все равно лизал ему руки. Жаль, что он помер, хоть и был глупейшим созданием на всем белом свете. А как, скажите на милость, иначе объяснить его неизменно любящий и преданный взгляд, устремленный на такую особу, как Трус?
Смешно, конечно, но некогда Трус
Единственной «язвой» в его жизни оставался Холлис. «Как можно было, — вечно негодовал он на отца, — привести к нам в дом этого, с позволения казать, брата!» Холлис к тому времени вернулся город, но был для Алана пустым местом. Тот мог просто пройти мимо парня на улице, не заметив его существования. В конце концов, было о чем думать и поприятнее. О свадьбе, например.
Его женой стала Джули — самая милая, по общему мнению, девушка в городе. Было в ней нечто глубоко мирное, словно тихие снежинки постоянно оседали в ее душе. Она любила спать по четырнадцать часов подряд и с улыбкой на губах просыпаться. Их сын пошел в нее: очень редко плакал, как начал ходить — сам топал, если что, к своей кроватке.
Трус был во дворе, когда занялось пламя, лежал в гамаке под орехом. У миссис Дейл в тот день был выходной, и потому готовила Джули (обеду, как всегда, предстояло стать адской стряпней, исполненной благих намерений). Трехлетний Хэнк сидел на полу, игрался мерными чашечками. Во всяком случае, он был там, когда Трус проходил через кухню во двор, а также, скорее всего, в тот момент когда полыхнуло с задней горелки газовой плиты. Огонь прыгнул на занавески, достиг дерниной стойки, а потом и одежды Джули — перстного розового платья (Трус из Бостона привез, стопроцентный хлопок).
За считаные минуты дым стал таким густым, что был виден со ступенек городской библиотеки. К тому времени как примчались с воем машины, в небо взмывали целые снопы искр. Пожарные носились как сумасшедшие, отчаянно пытаясь остановить пламя, грозившее перекинуться на лес, и им, конечно, было не до того, что Алан Мюррей стоит у самого дома, так близко к пламени, что брови опалены и весь он покрыт сажей. Дышать было почти нечем (черный, обжигающий легкие смог воздухом никак не назовешь), а Алан все стоял там и стоял. Он плакал горячими слезами, что на всю жизнь оставили отметины на лице, наподобие булавочных уколов или оспин.
Жар и пламя парализовали Алана. Его жена, его ребенок — там, в доме, но он способен забежать внутрь не более, чем допрыгнуть до лупы. Кен Хелм первым из горожан, что примчались на пожар, догадался; в доме еще кто-то есть. Алан же стоял как вкопанный — возле пурпурных клематисов, которые столько лет росли у садовых ворот, а теперь дотла сгорели, — и обливался слезами, не перестав плакать и когда вынесли Хэнка. Кто-то еще остался в горящем доме. Даже после того, как из руин извлеки и тело Джулии. И этот позабытый был, как оказалось, сам он, Алан.
На похоронах он рвал на себе волосы, звал жену. А после довольно быстро растратил до последнего гроша все сбережения: на отстройку дома да в каком-то темном, полулегальном бизнесе, где его в итоге просто кинули. Ночи не было, чтобы его не выводили под руки из «Льва», так что вскоре он вынужден был выставить на продажу «Лисий холм» для погашения всего, что задолжал. Говорят, Холлис помог ему с долгами, купив усадьбу по нормальной цене, однако кто, как не Алан, знает: у того и в мыслях нет быть эдаким добряком. Анонимно, через своего адвоката, он приобрел «Лисий «холм», прекрасно понимая: знай Алан, кто именно покупает дом, — ни за какие деньги не продал бы.
Так или иначе, вырученные средства исчезли так же быстро, как и прежние сбережения. Алана стали раз за разом выставлять на улицу за неуплату, к тому же он привык дремать с зажженной сигаретой и однажды точно заживо бы сгорел — в своей кончине, возможно даже был бы рад — не вылей Хэнк (четыре годика ему тогда было) воду на тлеющую набивку кресла, в котором спал отец.
В итоге Алан с сыном перебрался в Глухую топь, а дом якобы, как говорят, самого Основателя. Не в дом, точнее, а в руины — лучшего слова для подобного сооружения не подобрать. Мальчугана часто затем видели одного, шастающего где ни попадя, в грязнющей, покрытой болотной тиной одежде, даже совсем незнакомые люди и те вели его в кофейню «Синяя птица», где вдоволь кормили макаронами с сыром и густым томатным супом. Хэнк ел так, будто то последняя еда в его жизни: спеша, давясь и обжигаясь. Нет сомнений, не покупай регулярно правление библиотеки одежду по барахолкам и благотворительным распродажам — ходить ребенку практически нагишом. Вот каким пьянчугой заделался к тому времени Алан, каким жалким человеком стал.
В тот год, когда малышу исполнилось четыре, ясным воскресным полднем Холлис отправился в Глухую топь в первый и последний раз в своей жизни, меся болотный ил стареньким пикапом мистера Купера (Холлис по сей день на этом драндулете ездит). К тому времени он был уже женат на Белинде и имел больше земель, чем любой другой владелец округа. Казалось, вот она, победа! Но недоставало последнего штриха.
В доме на полу с бутылкой в обнимку спал Алан. В этот день на ферму Холлис вернулся с Хэнком. Говорят, он добр к мальчику. Что ж, можно верить. Кто бы сомневался: Холлис прекрасно знает о той боли, которую его благодеяние причиняет Трусу. Факт.
А как сложились бы их судьбы, отнесись он к Холлису в былые времена… ладно, пусть и не как к брату, но хотя бы по-человечески? — порой спрашивает себя Трус. А как задумается хорошенько над ответом, тут и начинает прикладываться к джину, своей самой любимой жидкости на свете. Такой прозрачной, такой пустой, как и вся его жизнь ныне.
Есть, правда, у него одно железное правило, остатки, так сказать, былой дисциплины — строго по пятницам, и обязательно когда стемнеет, он предпринимает единственную свою бесценной важности вылазку: через всю Глухую топь, потом вниз по 22-му шоссе и до самого конца — в винную лавку на окраине города. Все, что от него там требуется, — поставить крестик на бланке счета. Не сразу, конечно, но в конце концов он понял, почему Майк Говард позволяет ему брать все это в кредит, при том что Трус ни разу не принес денег. Он догадался, кто за него исправно платит. Тот, кто и расходы на мышьяк охотно оплатил бы, придись Алану это питье по вкусу.
В ясные деньки Трус сидит на провисшей веранде дома и мутным взглядом осматривает все, что способно обеспечить более-менее быстрый суицид. Вон там, например, видны тонкие ядовитые стручки молочая, немного поодаль — горькие листья просвирника. А можно просто протянуть руку и сорвать один из тех ярко-оранжевых грибов, рядом с которыми даже мураши не ходят. Результаты, однако, будут малоприятны и омерзительны на вид. Джин хоть и медленное средство, а все пену изо рта, как после грибов, пускать не будешь. Есть много способов осуществить то, что на уме у Труса. Однако выпивка — наиболее из них культурный. Она вообще, можно сказать, последнее пристанище цивилизации в его жизни.