Здесь слишком жарко (сборник)
Шрифт:
Он летел в Израиль не как положено старику – доживать свой век, а полный надежд, желания быть нужным и жаждущий самореализации.
Летел он вместе с семьей сына. К речам старика его домочадцы, видимо, давно привыкли и относились к ним по-разному: сын – с сочувствием, невестка – со снисходительной улыбкой. Внуков я видел возле него редко. Впрочем, на перевалочном пункте по пути в Израиль мы прожили по соседству всего три дня.
Все мы оказались здесь по разным причинам. Кто-то искал новых возможностей, кто-то бежал от паралича старой власти, уничтожившей страну, а кто-то – от тени погромов и
Но в отличие от тех, кто говорили только о ценах на квартиры, о том, где и как выгоднее покупать и где лучше всего селиться, ни в его речах, ни в поведении не было и тени растерянности. Он въезжал в новую жизнь на своем кресле-каталке полный достоинства, уверенный в своей необходимости, временно нетрудоспособный титан.
– Трудно им – что там у них есть? Полоска земли у моря да песок… Крохотная страна, которую всю можно проехать за три часа… А я многое мог бы… – говорил он.
Во время ночного рейса я мельком увидел его, заботливо укутанного в плед, с неизменным беретом на голове. Вид у него в этот момент был как-то особенно торжественный…
Снова мы встретились с ним совершенно случайно лет через пять. Как ни странно, но профессор сразу узнал меня и даже обрадовался встрече. Я тоже был рад, что старик жив и, главное, теперь на своих ногах.
За то время что я его не видел он посвежел и даже вроде бы помолодел.
– Да, местная медицина творит чудеса, – сказал старик, – Вот, вставили мне какой-то клапан, так я теперь не только хожу, но и плаваю в бассейне.
– Ну, а что с вашими идеями, – поинтересовался я.
Старик сразу помрачнел.
– К сожалению, все оказалось дешевой пропагандой, – с горечью сказал он. – Никому мы здесь не нужны… Но я по-прежнему работаю, – снова оживился профессор, – Вот, пишу воспоминания. Мне ведь часто приходилось встречаться и со Сталиным, и с Булганиным, и потом – с Хрущевым… Может, внукам будет интересно… – на этот раз он не был уже настолько оптимистичен, но по-прежнему, ни тени растерянности, – Нужно же чем-то для души заниматься, – заключил он.
– Несомненно, – подтвердил я.
Поговорив, мы обменялись телефонами и расстались. Я все собирался позвонить старику, но за работой и повседневной суетой все откладывал звонок.
Дни, как песчинки в часах, образовывали месяцы, а месяцы – годы. Я и оглянуться не успел, как со времени нашей последней встречи прошло года два, а может и все три. Когда я позвонил старику, то ответил уже не он сам, а его невестка.
– Папа в бейт-авоте (доме престарелых), – сказала она мне, – Там за ним очень хороший уход. Одного старика оставлять было нельзя – в последнее время он все забывал. Врачи говорят, что сердце у него теперь, как у двадцатилетнего, а вот с мозгом проблемы – у него же было несколько микроинсультов…
– Можно ли мне его навестить? – спросил я.
– Конечно. Только учтите, он может вас не узнать. У него теперь много странностей. Одна из них заключается в том, что одних людей он видит, а других не замечает вовсе, будто это и не люди, а прозрачный воздух. И еще… – Она запнулась. – Он теперь говорит только на иврите.
– На иврите?! – удивился я.
– Ну да, он же в детстве учился в ивритской гимназии. Раньше говорил, что уже ничего не помнит. А тут вдруг заговорил…
– А что его разработки? – спросил я.
В ответ моя собеседница горько усмехнулась:
– Что с ними может быть? Целая комната забита его материалами, как он свои бумаги называл. Но доказывать ему что-то было бесполезно. Он никого не хотел слушать и все ездил на какие-то встречи – то в министерства, то в университеты, то – на встречи с какими-то министрами и депутатами. Очень расстраивался, когда ничего не получалось. Вот и сорвал себе здоровье окончательно. И что ему все не сиделось?!
Я легко нашел его. На этот раз он был уже без своего берета, без орденов и орденской планки. В обычной израильской одежде. Увидев меня, он как-то по-детски улыбнулся, поздоровался со мной на иврите, а потом перешел на русский. На этот раз он говорил не о своих научных разработках, не о мемуарах, а о своей предстоящей поездке в город своего детства – не то в Самару, не то в Смоленск.
– Я хочу видеть всех: сестру, друзей детства… У меня хорошая пенсия, я смогу всем им помогать. Мне-то самому ничего не нужно или почти ничего – я старик… А они все молодые. Я еще долго буду им нужен.
Он, по-прежнему, нужен был всем.
Человек, который не спал
Когда я пришёл на новую работу, то поначалу никого там не знал. Но его заметил сразу. Чем-то он был не похож на всех остальных рабочих. Звали его Аркадий. Дело своё он знал, да и вообще человек был толковый, бывший инженер с двадцатилетним стажем, ведущий конструктор на крупном предприятии.
Но в его поведении и манере общения было что-то необычное. Временами он как будто отключался, а то вдруг начинал ни с того, ни с сего с кем-нибудь говорить о совершенно посторонних, не касающихся работы вещах. А в середине разговора, без всякого перехода, Аркадий, забыв о собеседнике, так же неожиданно пускался в спор с кем-то, видимым только ему, а может, и с самим собой.
К странностям Аркадия на работе давно привыкли и многое прощали ему за умение работать, хотя характер у него был тяжёлый. И прощали ещё потому, что все его жалели: ведь в то время он был единственным из нас, у кого погиб близкий человек во время взрыва автобуса. Когда это произошло впервые, мы все были в шоке. Как же так, в самом центре города!… И это может случиться с каждым!… Смерть оказалась невидимкой, живущей среди нас. А потом…
Мы даже не заметили, как все эти взрывы стали частью нашей жизни. Однажды мне довелось побывать на месте взрыва. Всего десять-пятнадцать минут назад здесь был обычный перекрёсток. И вдруг сильный хлопок, чёрный дым…
Этот особый запах из крови и гари долго потом меня преследовал.
– Будь осторожен, – первое время говорила мне жена, когда я утром уходил из дома.
Однажды рано утром я слышал, как сосед по дому инструктировал свою дочь:
– Старайся не садиться на задние сиденья, особенно там, где колесо… И держись подальше от окон!