Здесь все рядом
Шрифт:
Идти по городу с Розалией Львовной оказалось сущим мучением: почти на каждом шагу с ней здоровались, она останавливалась и расспрашивала встречных о делах, давала советы, обещала какую-то помощь. Наконец, я не выдержала:
– Вы всех в городе знаете?
– Не всех, но больше половины жителей точно! – рассмеялась та. – Нас немного, и в основном все местные; чужие редко здесь остаются надолго. Ну, а с местными я знакома, можно сказать, с их младенчества.
Мы уже свернули на Кашинскую, когда встретились с женщиной в монашеской рясе, молодой и довольно красивой. Мне
– Добрый день, сестра Агафья, – поздоровалась Розалия.
– Здравствуйте, – монахиня сухо кивнула и прошествовала мимо, вздымая тучи пыли подолом своего чёрного одеяния.
– Мне показалось, или с этой жительницей города вы не дружите? – спросила я, когда мы отошли подальше.
– А сестра Агафья как раз не местная. Её прислали в здешний монастырь недели две назад, не знаю уж, зачем. Это их дела.
– Я пыталась сегодня встретиться с матушкой Евпраксией, но безуспешно. Сказали, что её нет в городе. В этот монастырь и прислали Агафью?
– Да, он у нас один. А зачем тебе понадобилась Евпраксия? Она женщина хорошая, но несколько… упёртая, я бы сказала. Всё может делаться или по её правилам, или никак. Впрочем, монастырю это идёт на пользу…
За разговором мы подошли к дому Розалии Львовны. Она остановилась, копаясь в сумке, потом махнула рукой, наклонилась и достала ключи из-под цветочного горшка справа от двери. Бабка, прежде собиравшая смородину, теперь сидела у своей двери на лавочке и перебирала в огромном тазу крыжовник. Таз был оранжевый с белым, крыжовник – зелёный и фиолетовый, лавочка – голубая…
– Вера Павловна, добрый вечер! – громко поздоровалась Розалия. – Чай пить приходите через полчасика!
– Приду! – охотно отозвалась та.
В прихожей было прохладно, темно, пахло яблоками и почему-то растительным маслом. Розалия фыркнула:
– Не удивляйся, это я в обед прибегала и коту дворовому лекарство давала, а оно в масле разводится.
– Судя по запаху, вы кота в нём купали!
– Да нет, просто этот дурачок боднул мою руку, а в руке как раз бутылка с маслом и была. Ну да это неважно, выветрится! Пойдём-ка в комнату, нечего тут в темноте…
За высокой дверью, выкрашенной неожиданно ярко-жёлтой масляной краской, была просторная гостиная в старом усадебном стиле: светлая, в три окна, с креслами и диваном, с круглым столиком на резной ноге и выложенной кафелем печкой в углу.
Розалия Львовна уселась в кресло, похлопала по соседнему:
– Чего стоишь? Садись! Ну, так зачем тебе понадобилась Евпраксия?
– Я пыталась найти могилу прадеда, Михаила Ивановича.
– Ах вот как… Шурочка, значит, указаний не оставила?
Бабушкино письмо перекочевало из моей сумки в руки Розалии Львовны. Та прочла его внимательно, потом вернулась к началу и перечитала ещё раз. Опустила и поглядела на меня без улыбки.
– Выходит, Александра решила свои долги на тебя взвалить? Мило, ничего не скажешь.
Я пожала плечами:
– Знаете, я приехала,
– Понимаю. Кстати, ты не сказала, где ты работаешь?
Услышав, что тружусь я в музыкальной школе и преподаю сольфеджио, родственница вытаращила глаза и захохотала так, что я испугалась, как бы ей не стало плохо. Отсмеявшись и утерев слёзы, Розалия сказала:
– Да-а… Ты видела объявление у нас внизу? Это я в очередной раз заявила директору, что, если он не сделает по-моему, я уйду на пенсию. А другого педагога по сольфеджио у него и нету!… Ой, не могу!
И она снова засмеялась.
Тут в дверь постучала соседка Вера Павловна, внесла в гостиную тарелку, накрытую белоснежной льняной салфеткой с вышивкой по углам, и лукаво посмотрела на хозяйку.
– Ты, Роза, как хочешь, а я пирог принесла. Что это за дела, яблочный Спас прошёл, а мы пироги не пекли?
– С белым наливом? – спросила Розалия, проворно накрывая к чаю на круглом столике.
– Что ты такое говоришь, – с лёгкой досадой ответила Вера Павловна. – Кто ж с белым наливом печёт, его только так погрызть хорошо… если есть чем, – и она засмеялась, показав чуть желтоватые ровные зубы. – Штрейфлинг в пирог пошёл. Падалицу подобрала, спелую-преспелую, аж на просвет косточки видны.
Господи, как же хорошо! Сидеть в этой комнате, смотреть на гаснущий за окном день, жевать яблочный пирог и слушать дружескую перепалку этих немолодых тёток…
В половине девятого я с трудом выковыряла себя из кресла и встала.
– Пойду я, Розалия Львовна. Завтра попробую ещё в монастырь зайти и в городскую администрацию, а потом домой поеду.
– Пойдём, провожу, – она встала легко, будто была моей ровесницей, и пошла за мной следом в прихожую. – Ты извини, переночевать не приглашаю. У меня, кроме гостиной, только спальня и кухня, – и, видя недоумение на моём лице, пояснила. – Дом этот школе нашей принадлежит. Так-то он большой, но мне полагается только половина. Вторая пока пустует. Вот что, ты с утра иди в администрацию – это без толку, но сходить надо. А потом ко мне в школу зайди, я с тобой до монастыря прогуляюсь. Ну всё, иди!
И она легонько подтолкнула меня в спину.
В своём номере я приняла душ, умылась и забралась под прохладную, кажется, даже крахмальную простыню. И уже засыпая, подумала: а ведь похоже, тётушка не знает, где похоронен прадед. Вот почему, интересно, она же родственница?
Розалия Львовна оказалась права: в здании городской администрации кипела жизнь, все занимались предстоящим праздником, и до моих вопросов дела не было никому. Я заглянула в пару кабинетов, где не было никого, в зал для совещаний, где толпа народу что-то лихорадочно обсуждала, в приёмную главы города, опять же пустую… В конце концов мне надоело без толку ходить по зданию, я поймала за рукав какую-то дамочку, примерно моих лет, и спросила угрожающе: