Здесь живут люди
Шрифт:
У противоположной входу стены сидел сгорбленный человек в чёрной рясе. Его руки лежали на небольшом старом столе. На нём же стояли большие песочные часы. Только песок, или что на самом деле там было внутри, светился всё тем же царствующим здесь призрачным светом. Оба сосуда были заполнены почти одинаково. Песчинки по одной продолжали сонно проходить через горловину и падать из верхней части в нижнюю.
Гензель повёл меня прямо туда. Человек в рясе не слышал, как мы вошли. Только заметив боковым зрением двух приближающихся людей, он медленно повернул голову, мне даже показалось, что с таким же скрипом, как открывалась та массивная дверь. Он был очень стар и очень худ. Со стороны напоминал скелет, обтянутый жёлтой морщинистой кожей. Из-под чёрной шапочки, напоминающей пилеолус
Приветствие от старца мы не услышали. Гензель сам представил мне его:
– Познакомься, Данте. Это старик Хрон. Ещё один из нас. И кстати он немой. Но думаю, всё слышит, хоть и с трудом.
Я встретился с Хроном взглядом. Кажется, он рассматривал меня. Но по старым, почти остекленевшим, глазам трудно было что-то понять.
– Видишь, эти песчаные часы? – Продолжал Гензель. – Мы то давно махнули рукой на время, но старик только и делает, что отсчитывает дни. Падение последней песчинки знаменует прошедший час. Перевернув часы 24 раза, Хрон делает на стене зарубку о прошедшем дне. Посмотри сколько их тут. – Гензель обвёл помещение рукой. – Группы по пять зарубок. Семьдесят три таких означают год. Сомневаюсь, что високосные он берёт во внимание. Если пожелаешь, можешь лично заходить к нему и отсчитывать, сколько ты здесь пробыл. Но это непросто. Пометки старик делает в хаотичном порядке, понятном только ему. А теперь пойдём. Он не любит, когда его отвлекают от этой работы.
Мы покинули часовню. Я помог Гензелю прикрыть за собой дверь. Даже для двоих она казалось тяжёлой.
– На самом деле, Хрон уже был здесь, когда я появился, первым из всех. А стены внутри были чистыми. Но старик не мог вымолвить ни слова. Даже назвать своё имя. Я забавы ради прозвал его Хроносом, в честь древнегреческого бога времени. Шутка шуткой конечно, но имя это так и прижилось. Тем более настоящее то он так и не назвал. А теперь пойдём. Есть ещё кое-что. Самое важное.
Молча и торопливо, Гензель повёл меня за собой. Он шёл к своему дому. Я следовал за ним. По пути мои мысли всё вертелись вокруг того старца. Он явно знал гораздо больше, нежели все, кто тут жил. Просто не мог рассказать. Не мог или не хотел. И это здание. Оно каменное. Кто его построил? Вряд ли Хрон мог это сделать.
Мы подошли к дому Гензеля. Он быстро поднялся наверх по крыльцу, снял фонарь, висящий рядом с входной дверью, и спустился обратно ко мне.
– Свет, Данте. Свет – наш самый главный ресурс. Но как думаешь, откуда он берётся?
Я долго мог предполагать, но вряд ли хоть один из вариантов оказался бы верным. Оставалось лишь пожать плечами. Гензель же молча, открыл дверцу старинного фонаря и достал оттуда стеклянную колбу, которая располагалась на месте фитиля. Именно она испускала призрачный свет. Старик отложил сам фонарь в сторону, на нижнюю деревянную ступеньку, и откупорил изъятую ёмкость. Он наклонил её, подставив свободную ладонь сложенную лодочкой. Из горлышка на землю пролилось содержимое колбы, очень похожее на жидкий фосфор. Вот только трава, на которую попала жидкость сразу начала дымиться и тлеть, будто то была какая-то кислота. Но рука Гензеля, в которой находились вылитые остатки, была в полном порядке.
– Что это? – Спросил я.
– Это то, что способны производить лишь мы.
Он выплеснул оставшееся из ладони на землю. Послышалось разъедавшее шипение, и вверх поднялся столб голубоватого дыма.
Гензель смотрел на меня пристальным взглядом, не моргая. Таким серьёзным я ещё не видел. Но проглядывалась сквозь эту серьёзность и грусть. И тоска.
– Видишь ли, Данте, все мы здесь заложники нашей скорби. Того, что мы натворили. И того, что нас на это подтолкнуло. Не думай, что прошлое отпустит тебя. Потому что оно в нас. И оно будет часто к тебе возвращаться, выплёскиваясь наружу. Горе – наше бремя. Но оно
Гензель сделал паузу, положив руку мне на плечо и вновь улыбнувшись. Но улыбка эта была печальная, полная сочувствия. К себе. И всем кто оказался здесь, рядом.
– Горе – наш свет, Данте. Свет – это наши слёзы.
Глава IV
Я стоял перед домом Софьи, сунув руки в карманы джинсов. Внутри меня нарастало чувство дежавю. Будто я жив и вернулся на несколько лет назад. И даже показалось, что ощущаю тот прохладный ветер. Но здесь не было ветра. Не могло быть. Как и биения сердца. Да, оно тоже остановилось вместе с дыханием. При жизни редко замечаешь его, пока не задумаешься, не сконцентрируешься на этом мускуле, и тогда посреди тишины можно услышать чётко-выверенный идеальный ритм, разгоняющий кровь по всему телу. Как и все обыденные процессы, этот остаётся где-то на заднем плане. Будто и нет его совсем, хотя благодаря ему, ты живёшь. Здесь ощущаешь почти то же самое. Но стоит приложить руку к груди… Тогда то и приходит осознание, что тело твоё мертво. Но не ты.
В тот вечер моё сердце дико билось, словно загнанный зверь, пытавшийся сбежать из грудной клетки. И неровное тяжёлое дыхание выдавало этого зверя. Однако мне удалось его укротить. Имел я такую способность, демонстрировать слегка насмешливую невозмутимость, даже когда внутри разворачивается эмоциональный апокалипсис. Теперь же биологическая реакция вряд ли могла помешать мне в чём-либо.
Я спешно поднялся не веранду. Не хотелось, чтобы Софья видела меня бесцельно стоящим снаружи и выжидающим непонятно чего. Ещё одна моя… Яснее было бы сказать «фишка», но, Господи, как же терпеть не могу этого слова. Пусть будет «особенность», или даже «странность». В общем, я всегда предпочитал появляться из ниоткуда. Редкий раз можно было увидеть меня приближающимся издалека и приветственно помахать мне рукой. Куда чаще я возникал позади, прямо за спиной. Словно призрак. Какая ирония, теперь я действительно стал кем-то вроде призрака. Но в попытках сбежать от своего прошлого, трудно было разом избавиться от всех своих привычек. Так что по моим прикидкам, Софья не знала, что я здесь и сейчас стук в дверь несколько озадачит её.
Честно говоря, мне пока не особо хотелось заводить новых друзей. После визита в часовню, или «Храм времени», может так даже вернее, я собирался вернуться назад в дом Анны. Хотелось побыть одному. Мест для этого в округе предостаточно, но велика ли вероятность, что не зная их, ты потом вернёшься назад? Тем не менее, Гензель настоял:
– Загляни к Блуму и Софье. Успеешь ещё насладиться одиночеством. Нужно налаживать соседские отношения. Тем более с девочкой вы общий язык найдёте. С её опекуном будет сложнее. Не думай, что он тебя сразу примет как родного. И даже когда примет, виду не подаст. Это я тебе говорю, чтоб ты знал, чего ожидать от него.
Я обратил внимание на то, что Гензель назвал его опекуном, но не отцом. Да и в самый первый раз, когда представлял их мне, запнулся на слове «отец». В любом случае я понимал, что Блум человек своеобразный и непростой в общении. Учитывая специфику этого места и причин, по которым люди здесь оказываются, я был не особо удивлён. Хотя подобных личностей немало повстречалось мне и при жизни.
– Ах да. – Вдруг вспомнил Гензель, почесав затылок. Сделал он это, машинально, просто по привычке. Такое явление, как зуд, люди тут не испытывают. – Блум ушёл чуть раньше в старое поселение, я совсем забыл. Думаю, с твоим прибытием у него появилась работа. Возможно, ему понадобится помощь. Софья отведёт тебя туда.
– Старое поселение? То есть, здесь есть кто-то ещё?
– Нет. Оно заброшено. Но кто-то построил его и жил там. Они определённо были более продвинуты, нежели мы. А нам теперь остаётся лишь паразитировать на их достижениях.
– И куда они все делись? – Этот вопрос будто перекрыл мне воздух, встав костью в горле. Гензель говорил об этом так обыденно и непринужденно. Но мысль об исчезновении целого соседнего поселения разожгла во мне любопытство и вызвала некую тревогу. Может даже граничащую со страхом.