Здравствуй, брат мой Бзоу
Шрифт:
— Нам бы так охотиться, — промолвил один из рыбаков.
— Да, — ответил ему старик Шарах Бутба, которого Даут знал по редким встречам в Пицунде.
— Я раньше такого не видел, — признался Амза.
— Такое здесь нечасто случается. Они не очень-то нас любят. Жил я под Ингуром… тогда дельфины к нам плавали; бывало, мы расставляем сеть, а они в неё рыбу загоняют. Не знаю, зачем им это… Может, для забавы. Мы пробовали делиться, но без толку — они уходили. Странные. А ты… ты, случаем, не сын ли Кагуа?
— Да… Амза Кагуа.
— Мальчик, что подружился с дельфином?
Юноша ощутил, как согрелось и потяжелело его лицо. Даут улыбнулся, заметив смущение брата в столь неожиданной известности.
— Да, это я.
— Ну… значит, не мне тебе о дельфинах рассказывать, — Шарах Бутба почесал щетинистую щёку. — Что же, твой — среди этих?
— Не знаю. Может быть…
Афалины, тем временем, сжали осадное кольцо в пять метров; стали по одному мощным броском взрезать отгороженную воду. Началось представление. Не зная, куда податься, рыбины выпрыгивали из моря; высвеченные солнцем, осенённые брызгами, они трепыхались в воздухе, затем падали. В это же мгновение выскакивали их двойники, отчего казалось, что рыба не проваливается в воду, но, пружиня, отскакивает вверх и так, обезумев, прыгает — не доступная хищникам. Теперь мужчины разглядели, что дельфины охотятся на кефаль, что было её много. Старик Шарах качнул головой, представив, что подобный косяк мог бы устремиться в его сети; вновь помянул Ингур.
К завтраку афалин присоединились чайки. Птиц здесь стало в десять, а то в пятнадцать раз больше, чем дельфинов. Чайки ссорились, ругались, дрались. Одни старались схватить кефаль налету, прочие ждали, пока на поверхность поднимутся куски истерзанной рыбины. Ухватив добычу, нужно было её защитить. Отовсюду, расставляя белые крылья, гогоча, наскакивали жадные соседи, когтями и проклятиями они преследовали удачливого товарища. Есть приходилось налету, укрываясь от укусов и тычков. Порой чайка заглатывала чересчур большой кусок, отчего, нахохлившись, вскоре отрыгивали в воду; преследование продолжалось. Если же птица всё-таки съедала ухваченную часть и показывала, что к отрыжке у неё нет ни единого позыва, то остальные, ворча, возвращались к дельфинам.
Афалины не стеснялись белых воришек, иногда даже отвлекались от лова, чтобы, подобно Бзоу, ухватить тех за расставленный хвост.
Охота продолжалась пятнадцать минут. Всё это время круг сохранялся ровным, а очередь его рассечения — нерушимой. Дельфин хватал всякую, попавшуюся на пути рыбину, затем позволял другому сделать то же. Фонтан из живой кефали не прекращался.
— Как на сковородке, — улыбнулся Заур.
— А чайки-то! С ума посходили!
Птицы выдерживали в своём построении купол.
Амза заметил, что на берегу, здесь обрывистом и неудобном ни к проживанию, ни к прогулкам, появились трое мужчин — их также заинтересовала дельфинья охота.
Закончив рыбалку, афалины дурачились возле лодок: выпрыгивали, плескались, проносились, вспенивая воду и заставляя кончик спинного плавника расслабленно болтался из стороны в сторону. Затем покинули бухту. Амза, помня слова Шараха Бутбы, надеялся, что Бзоу подплывёт к нему. Так он мог бы оправдать свою известность. Но Бзоу не объявился.
— Может, его там вообще не было. Откуда нам знать? — промолвил позже Даут. — Они все похожи, и стояли мы далековато.
— Да…. — вздохнул Амза, распутывая леску.
В первый день июля случился гром. Он был в горах, за высокой Мамзышхой, затем вовсе отошёл к перевалу Чха. Там, над кряжистыми отрогами, распростёрлись ливневые тучи. Частые молнии заставили пастухов прятаться в балаганах, а коров собираться под деревьями.
В низине, однако, было хорошо, ветер облегчал жару; дождь здесь ожидался нескоро. Туристы на заплывшем в бухту катере удивлённо вслушивались в гул грома и озирались, высматривая грозу.
Над берегом, вставая от холмов, высились всклокоченные густые облака; над ними, вытягиваясь вдаль — к морскому горизонту — путаными узорами был разбросан редкий песочек дымки, солнце в нём не терялось — светило постоянно, беспрепятственно.
Ароматы цветения и йода были приятны, но им мешало зловонье рыбзавода — оно всегда усиливалось к этому месяцу. В иной день запахи гнили и рыбьих потрохов угадывались даже за километр по сторонам, а уж если дул восточный ветер, то они расходились по всему Лдзаа.
— Слушай, — к Амзе обратился Саша Джантым. — Я три года назад был в Батумском дельфинарии. Надо сказать… да! Выступают. Чего творят! И прыгают, и танцуют, и мячики кидают, и с обручами там… химичат. Может, и тебе открыть свой дельфинарий, а?
— Точно! — улыбнулась Хибла. — Хоть толк будет с твоего Бзоу.
— А что! Турист приедёт. Дельфинарий — редкое развлечение. И не каждому дано с дельфином… Заработал бы!
Амза смеялся таким предложениям, но молчал.
— Ладно тебе мальчишку смущать. Вот, съешь лучше мёду. Турану вчера с Псху привезли.
— Чего это он — мальчишка? — удивился Саша. — Ему вот — вот восемнадцать! Джигит уже! А ты — «мальчишка»… — Джантым махнул рукой и потянулся за ложкой — пробовать мёд. — Чудные они, конечно, эти псхувцы. Живут, чёрт знает где! По полгода с людьми не общаются — снегом заваливает! Но уходить не хотят. Зато мёд, не спорю, что надо.
— Сам знаешь, туда многие от закона бежали. Поди достань. Спрячутся в хуторе или в заимке и всё, — промолвила Хибла, протирая тряпкой чувяки.
Горы вновь отозвались громом.
— У-у! Гремит!
— Это ничего. Пускай. Чайки, вон, в воде плавают, значит, погода будет хорошей. Да и не время для грозы. Потом. Недельки через две, не раньше.
Амза, разувшись, поднялся с веранды домой. Зашёл в родительскую комнату; ему нравилось высматривать её детали, вдыхать кожные, травяные запахи. Мебель здесь была простая, как и в прочих комнатах. У стены стояла кровать, за ней — тумба. За дверью, налево, — узкий стол со стулом; в углу — шкаф для одежды и прибитый к нему самодельный стеллаж. Именно к ним сейчас подошёл юноша. Тут были выставлены три чёрно-белые фотографии, сохранные во всём, кроме прежде надогнутых, а теперь и надорванных уголков. На одной суровел Антон, муж бабы Тины: одетый в архалук с широким плотным воротом и повязанный кушаком; за ним виднелся старый дом Кагуа, оставленный в Ткварчале. На второй фотографии был отец Антона — Абзагу Кагуа: улыбчивый, словно испивший вина; он был одет в бурку и папаху, отчего памяти оставил лишь своё лицо; рядом, на столе, лежала шашка, а в опущенной руке Абзага держал нагайку. На третьей фотографии были два брата: четырёхлетний Амза и одиннадцатилетний Даут, стоящие напротив их нынешнего дома в Лдзаа.