Здравствуй, брат мой Бзоу
Шрифт:
Даут взглянул на мать усталыми глазами.
— Как же это он? Кто-то застрели, что ли?
— Выбросился на скалы…
— Да… Оно, может, к лучшему. Он ещё тогда смерти хотел. Амза зря его спасал. Теперь хоть, как вернётся, делом будет заниматься, а не с дельфином резвиться. Да и Туран ещё…
Даут, не дослушав Хиблу, встал со стула; поднялся в дом; зашёл в комнату и запер за собой дверь.
Вдоль тропы, ведущей к душевой, пушистыми розовыми сферами зацвели мимозы.
— Не пиши об этом Амзе, — говорила вечером баба Тина.
— Бабушка права, — кивнул Валера. — Ему сейчас без того хватает тревог.
— Как приедет, всё расскажем. Быть может, радость возвращения смягчит боль.
— Что же это получается, — отвечал Даут, — мне врать ему? Он будет спрашивать о… Бзоу, а я буду рассказывать, как кормлю его, как купаюсь с ним, как тот прыгает. Это — ложь. Как я после этого посмотрю в глаза брату?
— Ради его покоя можно на ложь пойти, — строго заключила баба Тина.
— Делайте, как знаете. О смерти Бзоу я ему не напишу, но врать о его благополучии тоже не буду!
— Нужно сказать Амзе, что дельфин пропал. Ведь он сам говорил, что тот может куда-нибудь уплыть, — заметила Хибла.
— Так будет лучше всего, — согласился Валера.
— Хорошо, я напишу, что он уплыл…
— Добавь только, что дельфин обязательно вернётся!
Даут кивнул. Допил кофе и направился к калитке.
— Куда это ты?
— Прогуляться.
Старик Ахра Абидж чаще курил на берегу; вглядывался вдаль. Батал, удивлённый этим, вынужден был вечерами звать отца домой.
Туран не появлялся четыре дня. Вместе с Гважем Джантымом он задумал выгодную хитрость и сейчас оставался близ Псоу.
Бася и Местан привыкли к барашку. Хибла и баба Тина гладили его, шептали ему хорошие слова.
Даут заметил, что у калитки ходит Феликс. Он несколько раз прошёл мимо; наконец, остановился и теперь стоял, уныло глядел в землю. В его поведении было что-то странное. Даут направился говорить с Цугба.
— Привет, Феликс.
— Привет.
— Чего ходишь тут? Случилось что?
Феликс шмыгал; потирал щёку.
— Мне тут… ну…
Даут насторожился. Цугба вдохнул и разом выговорил:
— Мзауч прислал телеграмму, на, почитай.
Феликс вытащил из кармана сложенный листок. Даут отстранился.
— Зачем это?
— Возьми.
Феликс приложил телеграмму к груди Даута; Кагуа отмахнулся; листок упал на землю:
— Иди ты со своими телеграммами! Тебе прислали, сам и читай. Что такое, а? Твой Мзауч пишет, с ним и это… общайся. Мне чего?
Феликс подобрал листок. Вновь тянет его Дауту. Даут качает головой, отказывается. Чувствует, как по телу расходится дрожь. Воздух — плотный, как вода. Словно бы всё утонуло в море. И эти деревья, и эти руки.
— Прости, — прошептал Цугба.
— Иди, давай. Нечего здесь шляться. — Даут говорил со злобой, но шёпотом.
— Прочти.
— Нужна она мне! Давай, давай. Ругаться хочешь? А? Пристал ведь со своими. Иди!
— Прочитай…
Туман был густым и подвижным. Даут разглядел в руках лист. Феликс быстро уходил прочь.
— Как мне всё это надоело. Что ещё…
Оглядывается. Хибла вышла из дома и сейчас смотрела на сына.
Напряжение сменилось безразличием. Всё могло представиться сном, но Даут знал, что это — явь. Реальность, которой он не мог противиться. Она была сильнее.
Раскрыл листок; вялыми пальцами провел по плохо пропечатанным буквам.
«Передай Кагуа. Амза убит…
…убит. Умер сразу с 6 на 7 февраля. Одна пуля. Я жив».
Тихий стон. Красное в глазах. Слюна во рту сухая, неудобная. Хочется сплюнуть, но не достаёт сил. Мир был колючим, и в то же время ватным. «Как же так…» Тело остыло; на лбу — пот. «Седьмого… Так ведь… Как же так? Что это?» Даут качает головой. Руки, глаза. Не может повернуться; знает, что сзади смотрит мать. Шатается. Трёт лоб, волосы. «Как же так? Амза… Но… Бзоу… Неужели ты… Амза…» Шире открывает рот. «Боже…» Дышит редко и громко. «Бзоу, как же…» Оттягивает ворот. Ноги сжаты камнем; душа собралась мягким воздухом. Поворачивается. Смотрит на Хиблу. Чувствует, как слёзы холодят щёки. Лицо растянуто в напряжении; в ушах — гул. Мать всё поняла. Телеграмма упала на землю. Даут качает головой и шепчет:
— Бзоу, как же… Амза…