Здравствуй, лошадь!
Шрифт:
— Это ещё зачем? — возмутился Руслан.
— Ну, просто хорошо, когда у тебя кто-нибудь есть…
— Кабачок, но у тебя есть я… — сказала Соня. — Во всяком случае, у меня есть ты…
— Я есть, ты ешь… — кивнул Кабачок.
Помолчали. Кабачок посмотрел на Поперечного и Полосатого — те были все в сене.
— Ох и попало бы мне от вашей мамы!
— А мне понравилось! — заявил Полосатый.
— Мы через голову кувыркались! — гордо сообщил Поперечный.
— Кувыркались? Кабачок,
— Что я мог сделать? — стал оправдываться Кабачок.
— Уехала? — спросила Машка.
— Уехала… — вздохнули Поперечный и Полосатый, и Кабачок, и Соня.
— Ничего, — ласково сказала кошка Машка. — Это недалеко. Она будет приезжать в гости… и писать письма.
— Письма? — встрепенулись Поперечный и Полосатый. — Хорошая мысль!
Прошла неделя. И вот однажды, когда лошади как обычно паслись, прибежала Соня:
— Где Кабачок?
— Понятия не имею… — Руслан нехотя повернул лохматую голову.
— От Ривьеры письмо!
— Читай!
— А Кабачок?
— Потом ещё почитаем.
— «Дорогие мои Кабачок, Руслан и Халва! У меня всё хорошо. С новым хозяином мы сразу подружились. Моё стойло большое и светлое. Вот только вас очень не хватает. Приеду на соревнования. Ривьера».
Халва аж прослезилась. Да и Руслан довольно хмыкнул:
— Видишь, и меня помнит.
Тут из-за угла конюшни выскочил взволнованный Кабачок.
— Вы слышали, от Ривьеры письмо? — крикнул он.
— Только что читали.
— Как читали? — растерялся Кабачок. — Оно у меня! Слушайте. — Кабачок расстелил на земле лист бумаги: — «Здравствуй, Кабачок! Здесь сплошные зебры. Ни одной родной души! Хочу назад! Рою подкоп!»
Все в растерянности молчали.
— Я что-то не поняла, — сказала Халва. — Ей там хорошо или плохо?
— Плохо! — сказал Кабачок. — Что тут не понять?
— А у меня написано — хорошо! — сказала Соня.
— Где у тебя? — растерялся Кабачок.
— В письме.
— И у тебя письмо? — недоверчиво спросил Кабачок.
— У нас письмо! — закричали, появляясь, Поперечный и Полосатый. — Нам Ривьера написала!
— Почта перегружена, — сообщила Халва.
— Слушайте: «Привет мохнатым, Поперечным и Полосатым! Местные кошки мышей не ловят. Стойла у меня нет совсем, и не надо…» — радостно начал читать Поперечный.
— Ничего не понимаю! — сказала Халва.
— Чего тут не понять? — крикнул Полосатый. — Слушайте дальше!
— Покажи письмо! — потребовал Руслан. Поперечный и Полосатый развернули лист бумаги. На листе красовались следы кошачьих лап.
— Да это вы сами написали!
— Откуда ты знаешь? — растерялся Полосатый.
— Разве Ривьера может оставлять такие следы?
—
— Наверное, вас, — съехидничал Руслан.
— Да что уж там… — признался Полосатый. — Нам хотелось, чтобы все обрадовались…
— Врать нехорошо! — сказала Халва.
— Подожди! А эти письма? — и Руслан повернулся к Соне и Кабачку: — Вы тоже сами написали?
— Угу! — Соня кивнула.
— А ты? Кабачок?!
— Я?.. — растерялся Кабачок. — Ну и что?!
— Ну и вот! — ответил Руслан.
Всем стало грустно.
— Облака плывут туда, куда Ривьера уехала, — вдруг сказала Соня. — Ривьера гуляет и смотрит на наши облака.
— Давай ей что-нибудь пошлём с этим облаком? — отозвался Кабачок.
— Как?
— Ну… как-нибудь. Например, крикнем: «Ривьера, ты — настоящий поэт!» — И Соня с Кабачком запели:
Бежала лошадь не спеша По солнечной дороге…— Глупость! — отрезала Халва.
Все притихли.
— Знаешь, Кабачок, — сказала Соня, — я думаю, ей там хорошо… ей не может быть плохо… ведь мы её любим…
А ещё через неделю по каким-то делам заезжал высокий человек. Перед отъездом он подошёл к Кабачку и сказал:
— Послушай, Рыжий, тебе просили передать, — и он запел: — Иге-ге-го! Ге-ге, го-го и фыр-фыр-фыр! — если я ничего не напутал. А что это значит, — высокий пожал плечами, — разбирайся сам!
Цыганская песня
распевал Кабачок старую цыганскую песню. Слушая его, некоторые лошади фыркали со смеху, а некоторые грустили и вспоминали сказки о цыганских лошадях. Поговаривали, что Кабачок так проникновенно поёт потому, что сам когда-то бродил с цыганами. Кабачок даже знал один цыганский трюк — как открыть денник. Он стучал копытом по двери до тех пор, пока доска не вываливалась вместе с замком. Он повторял этот трюк часто: ведь так смешно смотреть на вытянувшиеся лица конюхов, когда в очередной раз он оказывался на свободе.