Здравствуй, сосед!
Шрифт:
3. Алёна
Алёниных фотографий нет. Но это не беда, потому что Алёна с Леной похожи друг на дружку, будто сёстры-близнецы. Только у Алёны вместо метёлочек с большими капроновыми бантами толстенная золотистая коса. Ну и одета Алёна, конечно, ни в какие не в джинсы. На ней просторная, как рубаха, кофточка и длинный, чуть ли не до пят, сарафан. Но самое интересное — это то, что Алёна очень часто и думает и поступает так, как подумала и поступила бы на её месте Лена.
4.
Представь себе мальчишку: глаза озорные, белые волосы — хоть сто раз намажь их конопляным маслом, всё равно торчат вихрами. Длинная рубаха из грубого полотна подпоясана красным плетёным пояском, к которому с боку прикреплён узенький кожаный чехольчик. На ногах большие отцовские сапоги. А похож он… Вот какое странное дело: похож этот вихрастый мальчишка с озорными глазами иногда на Андрюшу, а иногда — на Пеночкина. Ты ещё их не знаешь — ни того, ни другого. Познакомишься с ними, и сам увидишь, когда на кого из них похож Вишена.
5. Дома и в школе
Вишена проснулся, но вставать ему не хотелось. Мальчишкам никогда не хочется вставать по утрам. Наверное, поэтому они чаще, чем девочки, опаздывают в школу. Так, по крайней мере, кажется Лене.
Так вот, вместо того, чтобы вставать, Вишена натянул по самые уши овчину, которой укрывался, и прикрыл глаза — пусть мать подумает, что он спит. Только разве от матери утаишься? Вроде и не глядит, а всё видит.
— Поднимайся, — сказала, — сынок. Встанешь раньше — шагнёшь дальше.
Топится печь, и в избе дымно. Правда, дым вьётся вверху под самой кровлей, а внизу на лавке — ничего, дышать можно. Вишена лежал и сквозь ресницы смотрел, как уползает в высокое, под самой стрехой, оконце дым. Скоро его и вовсе вытянет, и останется в избе тепло и хлебный дух. Тут Вишена опять услышал мамин голос:
— Кто пораньше встаёт, тот грибы берёт. А сонливый да ленивый идут после за крапивой.
Мать Вишены Ульяна всегда так складно говорит. Плетёт слова одно к другому, будто кружево. Хочешь не хочешь, а запомнишь. Вставать и в самом деле пора.
Вишена отбросил овчину и, не сходя с лавки, сунул ноги в сапоги. Мог бы в один сапог и обе ноги сунуть. Сапоги были широкие — отцовские.
Едва Вишена толкнул наружную дверь, его сразу охватило свежим ветром. По утрам от Волхова всегда тянет прохладой, даже в самый жаркий день. Вставало солнце. Оно уже выкатилось из-за леса — чистое и светлое, будто его с утра омыло волховской водой. Ветер растрепал в небе мглистые ночные облака, и теперь они плывут друг за дружкой в синеве, как паруса по Волхову. Весело возятся в земле куры. А в голубятне воркуют голуби.
Голубятня — подарок дяди Викулы, маминого брата. Дядя Викула плотник. Придёт в гости — за поясом топор. Дядя Викула на своём веку немало построил, или, как он сам говорит, срубил домов. Как-то шли они вместе по городу. Дядя Викула приостановился, кивнул головой: «Гляди, племяш, вот мой дом!»
Вишене понравился дом дяди Викулы. Весело глядит он оконцами, украшенными резными наличниками. Над крыльцом тоже вьётся деревянное кружево. Кровля островерхая. А над ней вытесан гривастый конёк.
На другой улице опять:
«И это, племяш, мой дом!»
Отец Вишены Горазд над дядей Викулой посмеивается:
«У тебя домов, как у зайца теремов. На каждой улице по дому, а жить негде».
«Правда, — подумал Вишена. — И у самого дяди Викулы худая избёнка, и у них дом неказист собой». И спросил:
«Дядя Викула, а почему ты не срубишь дом ни себе, ни нам?»
Дядя Викула усмехнулся, погладил Вишену по вихрам и пообещал:
«Срублю, племяш, не тужи!»
А пока построил он голубятню для Вишениных голубей. Ну и голубятня! Настоящий теремок! Не хуже, чем терем боярина Ратибора. Только у Ратибора терем большой, а у Вишениных голубей — маленький. И кровля не позолочена, как у боярских хором. Но всё равно такой голубятни нет больше ни у кого на всей их улице Добрыни. Одно только плохо: стоит голубятня над хлевушком, в котором живёт поросёнок. До того вредный! Вишена прозвал его Визгуном. Выйдешь утром, слышно, как он похрюкивает у себя в закуте.
Вишена подходит к хлевушку тихо-тихо. Но только ступит на первую перекладину приставной лесенки, Визгун как заверещит! Ну будто его кипятком ошпарили. И бух-бух — колотит в стену хлевушка. Стихнет, прислушиваясь, — не ушёл ли Вишена, а потом опять: бух-бух изо всей силы. И снова визжит истошным голосом на всю улицу. Верещит поросёнок, а попадает Вишене. Зато сейчас вредная животина пусть хоть зайдётся от визга! Вишене не страшно: только что мать с коромыслом через плечо ушла со двора. И отца с утра нет дома. Ушёл вместе со Жданом за кожами. Значит, и ругать Вишену некому.
Голуби в своём теремке доклёвывали пшено. Наверное, Ждан бросил им. Открыть бы сейчас дверцу, выпустить на волю птиц и смотреть, как в синем небе будет кружить голубиная стая… Хорошо бы, да нельзя. Отец узнает, рассердится. Дело ли — с утра пораньше гонять голубей?
Вишена, конечно, ещё бы полюбовался на голубей, но тут воротилась мать. Вишена мигом спрыгнул с лесенки. Подбежал к кадке, ополоснул лицо, утёрся висевшим на колышке расшитым полотенцем и побежал в дом. На столе уже стояла приготовленная матерью еда: корчажка молока и нарезанный крупными ломтями хлеб — мягкий, пахучий, только что испечённый. Хлеб — он всего вкуснее свежий. Ещё горячие караваи возвышаются на лавке, прикрытые чистым полотенцем. Потом мать уберёт хлеб в короб. И будет он там лежать, черствея, пока не подберут его весь до куска. Вишена обычно ждёт не дождётся дня, когда будут печь хлеб, а мать напечёт и вздыхает: свежего-то больше съедят, чем чёрствого.
Мать поторапливала:
— Опоздаешь на ученье!
Вишена быстро покончил с едой, надел чистую рубаху, привязал к поясу чехольчик с писалом, взял доску для письма и сбежал с крылечка.
Несмотря на ранний час, улица Добрыни уже проснулась. Над избами вились дымы. Перекликались голосистые петухи, лаяли собаки. Из чистенького домика, стоявшего на другой стороне улицы, вышел отец Алёны, кузнец Фома. Вишена поклонился ему и хотел было спросить про Алёну, но раздумал. И так ясно, что. Алёна давно уже ушла. Она никогда не опаздывает в школу. Фома кивнул Вишене и зашагал неторопливыми широкими шагами. Обычно он уходит ещё раньше и возвращается домой только к вечеру. Даже обедать не приходит. Кузня его находится далеко — за городским валом. Не нашагаешься туда-обратно.