Здравствуй, товарищ!
Шрифт:
— Стефан, брат.
— Так зовите его к столу! — сказал Гурьев. Федьков покосился, но промолчал.
Стефан медленно, как бы недоумевая, поздоровался с гостями, снял свой старый мундир, аккуратно повесил его на деревянный гвоздь и, оставшись в одной холщовой рубашке, шитой по вороту черным и красным, несмело присел на свободный краешек скамьи возле Федькова, следя за выражением его лица: оно было уже не таким неприязненным, как в тот момент, когда Стефан вошел. Федьков оглядел его и даже улыбнулся.
— Степан, значит? — спросил тот, подвигаясь поближе к молчаливому соседу. — Ну, а я Василий, понимаешь? — Федьков ткнул пальцем себя в грудь,
— Василе? — Стефан осторожно показал на погоны Федькова. — Сержент?
— Сержант! — с важностью подтвердил Федьков.
— Плутоньер-мажор [14] ? — переспросил Стефан и, мысленно сравнив этого парня со своим взводным унтер-офицером, хапугой и ругателем, улыбнувшись, произнес:
14
Взводный унтер-офицер (рум.)
— Бун русс плутоньер-мажор.
— Да, я парень мажорный [15] , — засмеялся Федьков, поняв Стефана по-своему. — Это ты угадал. А ты что такой закислый?
Стефан шевельнул левой рукой:
— Разбой, рана…
— Где же это тебя? Крым? Сталинград?
— Одесса…
— Одесса? — воскликнул Федьков так, что Стефан вздрогнул, а все сидевшие за столом обернулись к ним. Стефан не рад был, что произнес это слово: он увидел, как сразу посуровели ещё минуту назад приветливые глаза русского сержанта.
15
Веселый, энергичный (укр.)
— Одесса? — ещё раз переспросил Федьков. — В каком месте?
— …Каля фэраты [16] .
— Возле железной дороги?
Стефан кивнул.
— А где точно?
Кое-как, чертя пальцем по столу, Стефан пояснил: его ранило возле моста, где два больших белых дома.
— А когда? — Федьков весь подался навстречу Стефану, сжимая пальцами край стола.
— Аугуст. Доуызэчь ши доу [17] .
— Да ты послушай, Трофим Сидорыч! Ведь его двадцать второго августа ранило. Мы у этих самых домов оборону держали! В тот день они на нас восемь раз в атаку ходили! Да… — Федьков посмотрел на притихшего Стефана и вдруг рывком встал: — Нет, пусть он посмотрит! — Быстро расстегнул ворот гимнастерки и, наотмашь откинув его, показал Стефану на широкий синеватый шрам, идущий через всё плечо;
16
Железная дорога (рум.)
17
Двадцать второго (рум.)
— Одесса! Может, ты меня возле тех белых домов и саданул?
Стефан слегка отодвинулся от Федькова.
— Ну, чего ты? — пристально посмотрел тот, застегивая ворот. — Что было, то было, а теперь — вместе вашего винца выпьем. За то, чтоб больше не драться. Правду говорю?
— Святую правду! — прошептал про себя Илие, внимательно прислушивавшийся к разговору.
А Стефан, придерживая покалеченную руку, молча выбрался из-за стола, неловко зацепившись постолом за скамью,
Федьков недоуменно смотрел ему вслед, держа в руке бокал с невыпитым вином…
Стефан сидел возле таганка; под котлом, потрескивая, горели сучья. Быстро меркла узкая бледная полоска зари. Вот она почти совсем исчезла. Серые тени, колыхавшиеся вокруг огня, стали совсем темными. На душе Стефана было тревожно и смутно.
Он давно ожидал, что в их дом войдут русские, и побаивался этого. Может быть, они будут суровы, мстительны? Ведь им есть за что мстить. Но вражды к русским Стефан не ощущал, как не ощущал её и на фронте…
Другое чувство наполняло его тогда — гнетущая солдатская тоска. И чем можно было заглушить её? Победами? Но после каждого взятого села снова ждал жестокий бой — веселого марша на восток, как обещали в первые дни офицеры, так и не вышло. Трофеями? Случалось — и Стефан, глядя на других, совал в свой ранец найденное в брошенной хозяевами хате узорчатое полотенце, так похожее на те, какие вышивают у них в Мэркулешти, или рубашку, или ещё что-нибудь. Но всё это приходилось бросать — дай боже голову до дома сохранить, не то что добычу! Тоска не покидала Стефана в долгих переходах по пыльным степным дорогам, когда соленый пот заливал глаза, а плечи ломило под тяжестью винтовки и снаряжения; она душила его, когда, ткнувшись лицом в сырую глину окопного дна, слушал он свист советских снарядов над головой и ждал смерти каждую секунду. Эта тоска тяжелым грузом налегала на сердце, когда под окриком унтера подымались в атаку, чтобы, оставив на пути убитыми многих товарищей, взять какие-нибудь не нужные ни Стефану, ни другим солдатам два белых домика, за которыми снова оказывались русские позиции, и снова огонь… И снова смерть, не щадившая никого.
Однажды, когда полк находился в резерве, солдату Стефану Сырбу ночью было приказано караулить советского партизана, захваченного полевыми жандармами. Унтер, ставя Стефана на пост, пригрозил: «Упустишь — три шкуры спущу и отдам под суд! — и добавил: — Гляди в оба. Партизанам сам нечистый помогает».
Крепко сжимая в руках винтовку, Стефан с опаской похаживал возле заплетенного колючей проволокой окошечка амбара, в котором находился партизан. Молил бога: как бы благополучно достоять до смены.
Всё пугало его в этой стране: и молчаливая ненависть к завоевателям в глазах жителей, и широкие степные дороги, которые вели, к смерти, и зловещая тишина ночи, изредка прерывавшаяся отдаленным глухим гулом канонады, — там, под неведомой и страшной Одессой…
Вдруг партизан окликнул его:
— Эй, приятель, подойди-ка!
Вступать в разговоры с арестованным не полагалось, но Стефан растерялся: ведь его окликнули на родном языке.
За густой сеткой проволоки в черноте окошечка белело лицо.
— Где ты по-нашему говорить научился? — спросил Стефан.
— Дома! — улыбнулся партизан.
— Ты — румын?
— Молдаванин, из Граденицы. Брат брата понимает…
Стефан недоумевал: этого человека, быть может, расстреляют на рассвете, а он так бодр.
— А ты из каких мест? — спросил партизан.
Стефан назвал свое село, пояснил: «Возле Мадьярщины. Трансильвания».
— Эка откуда тебя немцы погнали! — Удивился партизан. — И чего тебе здесь надо?
Стефан смущенно промолчал. Действительно, что ему надо в этих краях?