Зебра
Шрифт:
– Послушай, я всей душой готова помогать тебе в твоих стараниях воспроизвести прошлое. Готова принимать на голову лоханку воды в час ночи, согласна даже напяливать старый дождевик, в котором я похожа на бродяжку, но я не потерплю, чтобы ты орал! Я по горло сыта твоими упреками, у меня нет больше сил, а завтра мне вставать в семь часов. Понимаешь?
– Камилла, – сокрушенно промолвил Зебра, – а я в свою очередь не потерплю, чтобы ты говорила «в твоих стараниях». Ведь речь идет о «Нашей» встрече. Кроме того, хочешь ты или нет бороться за спасение нашей угасающей страсти?
– Хочу, – устало выдохнула Камилла.
– Прекрасно.
– Гаспар, я больше не могу. Может, отложим до субботы? После полудня дети будут у моей матери.
– После полудня! Спятила ты, что ли? Наша встреча произошла после полуночи, значит, и воспроизвести ее надо ночью.
– Да, но…
– Никаких «но». Поехали!
Камилла, словно в полусне, повторила свою реплику:
– Я поистине в затруднении, зайдите, пожалуйста, в нашу гостиную.
– Ты что, нарочно? – вскричал Зебра, пылая негодованием, взгляд его остекленел, нижняя губа дрожала.
– А что я такого сказала?
– Ты сказала «в нашу гостиную», а ведь тогда она еще не была нашей!
– Гаспар, – с глухим бешенством процедила сквозь зубы Камилла, – мне кажется, ты забыл об одном событии, которое предшествовало этим словам.
– О каком?
– По-моему, я тебя спустила с лестницы.
– Ты уверена? – Да.
В ту же секунду она столкнула его в пустоту за его спиной. Он кубарем прогрохотал по каменным ступеням, что принесло Камилле явное облегчение. Достигнув нижней площадки, Зебра, немного оглушенный, удивился, как это у него не сохранилось яркого воспоминания о подобном падении; и тут открыла дверь из своей комнаты пробудившаяся от сна белокурая Наташа. Удивленно посмотрела на родителей, прижимая к груди потрепанную игрушку – должно быть, плюшевого кролика.
– Мама, – пролепетала она, – почему ты вся мокрая, а папа совсем голый?
– Видишь ли, деточка, – сказал Зебра, торопливо поправляя полотенце, – тебе удалось увидеть, как взрослые играют ночью, когда дети спят. Поэтому у нас такой серьезный вид. Только никому не говори, это секрет.
Наутро Камилла нашла в почтовом ящике лишь кучу счетов: видно, Незнакомец хотел заставить ее пожалеть о том, что она трусливо уклонилась от свидания. Ни на одном конверте Камилла не увидела его почерка, похожего на следы мушиных лапок.
В последующие дни Камиллу ожидало такое же разочарование; при этом надо сказать, что молчание Незнакомца продвинуло его дальше, чем восемнадцать писем. Чем сдержаннее он был, тем больше утверждал свое присутствие.
За досадой первых дней последовала неделя предвкушения. Камилла решила воспользоваться ожиданием для подготовки своего сердца; однако после десяти дней ожидания и надежды в душу ее начала закрадываться тревога: она опасалась, что Незнакомец отложил перо навсегда. Пробуя истолковать его молчание, Камилла пришла к выводу, что любитель анонимных писем продолжает наказывать ее за то, что она не явилась на свидание. Зато она будет знать, что ее ожидает, если она и в следующий раз не явится на суд и расправу по его зову.
Теперь же Камилла сомневалась в том, что Незнакомец снова возьмется за перо, ибо она чувствовала, что, если в очередном послании он потребует встречи, ей будет грозить опасность очертя голову броситься в его объятия. Неизбежность подобного рокового исхода глубоко огорчала ее. Она предпочла бы лелеять сладострастные мечты, не доводя дело до падения; однако Зебра был настолько глуп, что, казалось, сам толкал ее на измену.
Тот грубый способ, которым Зебра хотел ускорить возрождение чувств, казался Камилле совершенно неэффективным, особенно по сравнению с тактической хитростью, примененной Незнакомцем. За две недели молчания этот последний добился того, что она почти сдалась. Разумеется, этой победе предшествовала интенсивная бомбардировка письмами – шутка сказать, их было почти два десятка; а Зебра все ставил сценки, которые пока что вызывали больше споров, чем нежного воркования.
В противоположность Незнакомцу Гаспар как будто и не подозревал о том, что женское сердце нельзя взломать, как банковский сейф. Его бурная натура и чисто физическое представление о характере взаимоотношений между мужем и женой делали его слепым к нежным любовным усладам. Он умел лишь бурно предаваться страсти. Камилла с большим удовольствием научила бы его ценить пылкость без близости, наслаждаться тонкими оттенками чувства, ждать, пока сердце созреет; только он все равно не обратил бы внимания на такие вещи. Распоясавшись вовсю, он выкрикивал свои предложения, вместо того чтобы нежно нашептывать их ей на ушко.
Зебра придумывал все новые сцены, подобные воспроизведению их первой встречи – в два приема, – а Камилла тем временем усиленно думала о том, как бы ей сорвать маску с Незнакомца: провела смотр образчиков лицейской фауны, перебрала одного за другим этих строгих педантов.
Старый директор лицея, испорченный хорошим воспитанием, слишком ненавидел искренность, чтобы писать такие пылкие строки. Камилла отбросила и желчного преподавателя музыки, явно неспособного сочинять любовные письма. Глядя на его длинные пальцы и на негнущийся стек, можно было представить его себе лишь как автора военного марша, но не сонета. Ни один мужчина из всего преподавательского табуна не обладал данными загадочного сочинителя писем. Главный надзиратель, сочинявший в юности стихи, мог бы написать прекрасные строки, но лицо его постоянно подергивалось, и этот нервный тик, скорей всего, сказался бы и в его посланиях.
И только ее ученик Бенжамен представлялся Камилле способным творить поэмы о любви. Письма без подписи передавали полный букет его черт характера. Сдержанность молодого человека была безупречной, а нежность чувствовалась даже в самых отчаянных строках. За его робостью Камилла видела пылкую душу, строгую даже в порывах.
Убежденность в том, что она нашла своего Незнакомца, в равной мере покоилась и на доводах здравого смысла. Вполне естественно, что ученик утаивает свои мечты завоевать сердце женщины, которая преподает ему математику.
А письма – самый надежный путь для того, чтобы, оставаясь в тени, прощупать почву, перед тем как действовать в открытую. К тому же и почерки были схожи, и Камилла не знала за Бенжаменом никаких любовных связей, хотя всегда следила за тем, как он приходит в лицей и уходит из него; она уже не довольствовалась шпионством в стенах лицея. Когда Камилла освобождалась от обязанностей хозяйки дома и матери, то в перерыве между набиванием холодильника продуктами и повторением уроков с чадами она выслеживала молодого человека на улицах Лаваля. Мало-помалу у нее сложилось представление обо всей его жизни.