Зельда Марш
Шрифт:
Доктор одобрительно кивнул.
— Так увозите его, и чем скорее, тем лучше.
— Но он еще кашляет и его лихорадит!
— Для того и надо ему уехать, чтобы избавиться от того и другого.
— Но как он поедет в таком состоянии?
— Если он не может ехать один, надо, чтобы его повезла опытная сестра милосердия.
— Хорошо. Спасибо, доктор, я бесконечно вам благодарна… Значит, он должен ехать в Аризону или Таксон, и он… он не вернется больше оттуда?
— Нет, не вернется.
Каменные ступени, потом дорожка, проложенная в снегу, потом улица, ожидающий автомобиль… Она шла, как лунатик.
— Не верю! — что-то страстно кричало в ее душе. — Не может быть! — Но она знала, что это правда.
Шесть месяцев или шесть лет! Приговор произнесен!
Шесть месяцев или шесть лет ожидания смерти! Вот какова участь мальчика, жившего когда-то со своей матерью на Сакраменто-стрит в Сан-Франциско, и любимого ею, Зельдой, так глубоко, как она никого никогда не любила. Конец! Прозябание в больнице для чахоточных в Аризоне! Умирание, может быть, не столько от болезни, сколько от стыда и одиночества! Трагедия человека, выброшенного жизнью за борт.
Как бороться с этим? Как?! Допустим, она будет платить и за лечение, и за обслуживание, но ведь это самое меньшее, что можно сделать! Она даже не сможет поехать с ним туда, где ему судьбой уготовано окончить жизнь, не сможет посмотреть, хорошо ли его устроят… Театр, вечно театр! Шесть вечерних и два дневных спектакля в неделю. Ни минуты отдыха, передышки… вот она — цена славы! Как она жаждала ее когда-то! Теперь ей казалось, что эта слава ей ненавистна, что все, к чему она стремилась, — одна суета.
А Том? Верный Том, ее рыцарь и друг, ее «автор», человек, женой которого она обещала и хотела быть?! Ей с трудом верилось, что было время, когда она была равнодушна к нему, когда не смотрела на него, как на будущего мужа. Сейчас мысль о будущем была неразрывно связана с мыслью о Томе.
Он, его мать, его дядя — стали ее семьей. Не проходило дня, чтобы они не виделись, не поговорили хотя бы по телефону. Наконец-то впервые в жизни у нее была мать…
Но ни к ней, ни к ее сыну нельзя было прийти с той мукой, что терзала ее душу, нельзя было сказать им, что она хочет пожертвовать «Горемыкой», чтобы увезти на юг возлюбленного своей юности.
Однако, когда Зельда входила в отель, ей подумалось, что, если миссис Харни не сможет, вернее, не захочет понять ее побуждений, то Том поймет. Ее мысли были так полны им в эту минуту, что она ничуть не удивилась, увидев его в холле. И глядя на этого мужественного, красивого человека, она с глубокой нежностью почувствовала, что ему можно рассказать все и даже просить его помочь организовать переезд Майкла.
Мрачное выражение на ее лице сменилось сияющей улыбкой. Но Том не улыбнулся в ответ. Он взял ее за руку с подчеркнутой серьезностью.
— Вы уже слышали?
Удивленный взгляд Зельды. Мысль о Майкле. Но кет. Здесь был и судья Чизбро с печальным и торжественным лицом… Что случилось?
— Что такое?!
— Вы ничего не слышали? Вам не сообщили?
— Но о чем же? Говорите скорее! Надеюсь, не с мамой что-нибудь?
— Нет, мама здорова. Пойдемте. — Он взял ее под руку и отвел в уголок, судья пошел за ними.
— Зельда, есть печальная новость для вас.
— Да говорите же, Том! — Его волнение пугало ее.
— Ваш… Ваш муж…
— Джордж!
— Да, он… Он…
Она сразу поняла — и протянула руку, чтобы остановить Тома.
Зельде показалось, словно клапан какой открылся в ее сердце, и вся кровь хлынула оттуда.
— Агенты, которым судья Чизбро поручил разыскать Джорджа, установили вчера, что он живет в дешевой гостинице для актеров, за Бродвеем. Судья послал своего помощника к нему с просьбой прийти сегодня утром. Дверь не открывалась, как ни стучали, и прислуга заподозрила что-то неладное. Тогда взломали дверь… и… и нашли его. Он застрелился — смерть наступила мгновенно. Помощник уговорил людей в гостинице не извещать полицию, пока не приедет судья Чизбро. Он позаботился также, чтобы ваше имя не связали с этим самоубийством. Когда прибыл судья, они вместе со следователем осмотрели комнату. Там было лишь немного золы — видно, он сжег какие-то бумаги — две ваши фотографии, вырезанные из газеты или журнала, и вот это письмо к вам. Пришлось показать его коронеру [2] , но судья сделал все, чтобы репортеры ничего не узнали…
2
Коронер — должностное лицо при органах местного самоуправления; разбирает дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах. (Примеч. ред.)
Зельда вдруг застонала и начала дрожать всем телом. Она закрыла лицо руками.
— Я не могу… Я не перенесу этого…
Джордж и Майкл! Два удара, так быстро последовавшие один за другим! Джордж и Майкл! Ей показалось, что весь мир с грохотом провалился куда-то. Она слышала свои собственные отчаянные рыдания, голос судьи:
— Снесем ее наверх. Беритесь, Том!
Они снесли ее в лифт, и через несколько минут она очутилась у себя в комнате. Миранда снимала с нее шляпу. Том был перед нею на коленях и гладил ее руки, а судья скромно стоял в стороне.
Она заставила себя выслушать подробности, которые, торопясь, перебивая друг друга, стали рассказывать ей оба эти джентльмена, но голова у нее кружилась, комната плыла перед глазами… она слышала их взволнованные голоса, но слов не понимала. И лишь одна мысль неотступно преследовала ее, одна мысль: они оба втайне довольны, довольны тем, что Джордж умер, довольна и Миранда — весь мир доволен этим!
Джордж умер! Мертв!
Снова и снова эта мысль вспыхивала в ее мозгу — и каждый раз поражала, как впервые. Джордж умер!.. Но она говорила с ним накануне вечером! Он проехал восемь тысяч миль только для того, чтобы увидеть ее!.. Джордж мертв! Недели не прошло с тех пор, как он сидел здесь, в этой самой комнате — вон на том стуле! И вот — Джорджа нет!.. Нет!
С мучительной яркостью вспомнилась ночь, когда она ожидала в приемной станции «скорой помощи» в Сан-Франциско. Тогда они спасли его — а теперь уже ничем нельзя было помочь!
Джордж умер!.. Вчера еще он был жив, дышал, просил о помощи. Эта помощь могла остановить его.
«Кучер, поезжайте!»
Огненными буквами вспыхнули в ее памяти эти слова. Вот как она простилась с мужем! Навеки простилась!
Эти прощальные слова звенели в его ушах, когда он возвращался в свой жалкий номер, темный и затхлый, когда сидел там один на один со своими мыслями и воспоминанием о том, как она прогнала его. И там, заперев дверь, положив на стол заряженный револьвер, он написал то письмо, которое она сейчас держит в руках.